Остров сокровищ

— Все, что тебе следует знать, — ответил Серебряков.

— И теперь я должен выбрать — с вами я, или не с вами, или сам по себе?

— Э, не, брат, — усмехнулся кок. — Так не покатит. Их — четверо. Нас — шес… пятеро. У Сани пробита голова, и его можно сбросить со счетов. И ты чертовски хорошо орудуешь ножом! Если ты будешь сам по себе, то где гарантии, что тебе вдруг снова не захочется подпрыгнуть и переобуться? Тогда нас будет пять на пять! Хреновый расклад, не правда ли? Я не помню, кто это сказал, но кто-то это точно сказал до меня: «если ты обнаружил себя, сражающимся в честном бою — значит ты где-то совершил ошибку». Я такой ошибки совершать не собираюсь. В нашем положении, Димыч, ты — козырь. Сказал бы мне кто это три дня назад! И, что еще более удивительно — неслабый такой козырь!

— Да как бы не туз, — рассмеялся я.

— Чего?

— Того! Господа-товарищи, ваше дело — труба! Вы настолько глубоко в жопе, что туда солнце никогда не заглядывало. Корабль просрали. Сокровища просрали. Людей просрали. Да вы просрали все, что можно! И знаете, кого стоит за это благодарить? Меня! Я сидел в холодильнике в ту ночь, когда мы подплывали к острову, и слышал все, до последнего слова, о чем говорили вы, Буш, и ты, Ромыч, и Макс, не к ночи будет помянут. И все, что я услышал, я донес уже через полчаса! Да, и еще… это я пробрался вчера ночью на «Скиф» и порешил вахту. Максу я воткнул нож в сердце по самую рукоять. Тот самый нож, что ты мне подарил, Евген. И корабль я спрятал так, что хрен вы его когда найдете. Можете пытать меня — я никогда не расскажу, где «Скиф»!

Эти слова, к моему удивлению, вызвали смех. Смеялись все. И повар в том числе. Но веселья в их смехе не было. Было что-то… как паук смеется над мухой, попавшей в паутину. Я вспомнил слова Смольного, про открыть кингстоны, и похоронить всех на дне. Но только сейчас я их понял. Была бы у меня граната — я подорвал бы эту крепость, со всем оружием, патронами и припасами, вместе с собой, но и этими бандитами. Но гранаты не было.

— Я сказал что-то смешное? — поинтересовался я.

— Про пытки — это ты перегнул палку. Видишь ли… у каждого человека болела голова, живот или зуб. У некоторых — даже аппендицит. И каждый думает, что знает, что такое боль. И ты думаешь, что знаешь. Так вот — нихрена ты не знаешь! Ты не представляешь, что это — когда прикладом автомата ломают палец за пальцем. Ты не представляешь, что это — когда ржавыми плоскогубцами вырывают зуб за зубом. И, уж тем более, не представляешь, что это — когда бьют резиновым шлангом по яйцам. Говорят все. Ты, извини меня, кина пересмотрел. Уж если менты, у которых закон, прокуратура и так далее, бьют так, что люди сознаются в том, как убили, расчленили и изнасиловали десяток человек, и отправляются в тюрьму навсегда, то неужели ты думаешь, что мы, полжизни воевавшие в Африке, где один закон — закон Смита-Вессона, не найдем здесь, на глухом, всеми забытом острове, способ разговорить тебя? Да ты через десять минут расскажешь, как в Ленина стрелял, причем в мельчайших подробностях.

Я вжался в стену, жалея, что у меня нет гранаты. Помереть — это еще куда ни шло, а вот к пыткам я был точно не готов. Остальные головорезы, слушая своего босса, одобрительно кивали.

— Не забудьте, это именно он узнал Дядю Степу в рыгаловке Буша, — добавил один из предателей, которого я раньше видел в «Мадагаскаре».

— Я даже скажу больше, — произнес Серебряков. — Это — тот самый человек, кто забрал карту у Григорьева. Если бы не Димыч — мы давно выкопали бы клад, и разбежались бы по белу свету кто куда.

— Вспороть ему брюхо! — крикнул Рашпиль.

Он стремительно вскочил на ноги, выхватывая нож. Но замер на полпути, остановленный щелчком взводимого курка.

— Стоять! — приказал кок, глядя на бандита поверх целика. — Я уже говорил ни раз, и повторю. Никому не сметь ничего делать без моей команды. Даже думать нельзя. У вас это хренова получается и плохо кончается.

Рашпиль молча стоял, глядя на черный провал дула. Но остальные продолжали ворчать.

— Паша дело говорит, — сказал один.

— Много вас было, командиров, — процедил второй. — Только я всех пережил. И тебя, Буш, переживу.

— Кто это там вякнул? — проревел кок. — Ты, Антоха? Думаешь, переживешь меня?

Он все так же сидел на патронном ящике, с сигаретой в одной руке, и револьвером в другой. Только теперь оружие смотрело в потолок.

— Признаться, я скучаю по старым добрым временам. Командиры, ха! Да, были командиры. Но была и дисциплина. Никто из вас, срань, даже думать не мог перечить. Бежали выполнять приказ поперед штанов. Тоже мне, офицеры… офицерье!

— Многое можно говорить, но задевать честь офицера… — возмутился кто-то.

— Честь? Офицера? У вас? Да вы ее пропили и продали давно! — вскричал повар. — Вот вам мое слово офицера. Рыпнетесь — положу всех. И даже пепел с сигареты не упадет. Ну?

Никто не шелохнулся.