Остров судьбы

Утром, в подвале, Джулио лишь немного потискал Кармину, а потом ему пришлось уйти. Зато сейчас они по-настоящему занимались любовью — второй раз в своей жизни. Джулио был полон восторга, он растворялся в запахах их тел, в откровенных прикосновениях, полных новизны ощущениях и непривычных звуках, которые порождали наслаждение и страсть. Сознание того, что он совершает нечто греховное и запретное, обостряло его чувства. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы вымолить у девушки прощение, заставить ее поверить в то, что он сходит с ума от любви к ней и что именно любовь подвигла его пойти на обман, но награда этого стоила.

— Скажи, — прошептала Кармина, когда они, отдыхая, лежали рядом, — что будет, если кто-то узнает?

— Никто не догадается, — беспечно произнес Джулио. — Отцу и в голову не может прийти, что здесь творится нечто подобное. А если заметят братья, я заставлю их молчать.

У нее помимо воли вырвалось:

— Только не Дино!

Джулио приподнялся на локте и с отвращением произнес:

— Будь он проклят, этот праведник!

Кармина попыталась что-то сказать, но он закрыл ей рот поцелуем и властно вдавил ее мягкую плоть в упругое, душистое сено. Кармина зажмурилась. Мрак был испещрен золотыми точками — она неслась сквозь вселенную к тому непередаваемо сладостному телесному ощущению, которого ждала так же сильно, как прежде желала сердечной любви.

Глава 6

Хотя Андреа совсем недавно покинул родину, ему чудилось, будто Корсика находится на расстоянии тысячелетий. Он вспоминал запахи острова, запахи, что будили его на рассвете и усыпляли в полночь. Они тревожили, не отпускали; казалось, они пропитали его душу. Ароматы лаванды, вереска, ладанника, чабреца, властный дух моря, запахи нагретого солнцем камня и мелкой пыли.

Андреа думал о полуденном солнце, стирающем тени, о больших белых облаках, плывущих по небесной синеве. Когда-то ему казалось, что если запрокинуть голову и долго-долго смотреть наверх, то можно узреть в их просветах Божественный лик.

Теперь ему хотелось закрыть глаза и ничего не видеть, а еще лучше — заснуть и никогда не просыпаться.

Сперва его привели в Аяччо, где допросили и составили бумаги. К сожалению, показания Витале Мартелли ничем ему не помогли, хотя мужчина солгал, будто видел, как Амато Форни ударил Андреа по лицу. Пусть местные жандармы хорошо знали привычки корсиканцев, судебным властям Тулона, куда собирались отправить юношу, не было до них никакого дела. Удар по лицу не мог оправдать убийство, да еще и унтер-офицера французской армии.

На суде Андреа пытался рассказать про ссору, но, похоже, ему никто не поверил. В конце концов он разозлился и заявил, что ему подарили ружье, он решил его опробовать и выстрелил. В человека. Эти фразы толмач, прежде с неохотой подбиравший слова, перевел четко и правильно.

На суде Андреа впервые услышал слова «travaux forces»[4], которые должны были стать его судьбой.

Его отвезли в тулонскую каторжную тюрьму, чтобы затем отправить на галеры. Он остался один в незнакомом, враждебном мире, без надежды на спасение, без веры в будущее.

Юноша вспоминал, как, прощаясь с ним, мать поднесла ладонь к его лицу, словно собираясь погладить по щеке, но потом уронила руку. Андреа не оправдал ее ожиданий: он должен был убить кого-нибудь из Гальяни, а вместо этого застрелил Амато Форни!

На Корсике люди, что держали его в заточении, проявляли к нему какие-то чувства. На материке он был никем. Грязным итальянцем, островитянином, дикарем, который не говорил по-французски.

Он провел в тюрьме несколько недель, пребывая в каком-то сонном отупении. Андреа съедал положенную ему порцию жидкой похлебки, после чего валился на солому и впадал в забытье. Он ни на что не реагировал, не понимал и не хотел понимать, что ему говорят.

Однажды его разбудили пинками и велели куда-то идти. Вывели из тюрьмы в компании других осужденных, провели по городу, и… Андреа увидел море, море, без которого он не мог жить.

Водяная громада колыхалась от берега до горизонта, заполняя собой мир. Поверхность моря походила на плотный синий шелк и плавно перетекала в небо, по которому плыли облака и пролетали быстрокрылые птицы. У кромки воды виднелись ряды лодок, казалось, вросших в песок, а на рейде стояло множество кораблей.

Плененный знакомыми запахами и звуками, Андреа едва не задохнулся от радости, но потом понял, что действительность изменилась, стала другой, враждебной, чужой.

Отряд каторжников заставили подняться на корабль, где их осмотрел врач: он бесцеремонно ощупывал и разглядывал узников, словно скотину на рынке. Офицер охраны записал возраст, приметы и имя каждого и сообщил номер, под которым каторжник был вынужден провести годы заключения, назначенные судом.

Андреа достался номер триста четырнадцать — он был вытиснен на латунной бляхе, прикрепленной к зеленому колпаку. Кроме колпака ему выдали две пары парусиновых рубах, штаны и блузу из красной саржи.