Остров ужаса

Смело войдя, я потянулся для начала к прекрасному персику; однако же, когда я коснулся его, фрукт рассыпался в пыль под моими пальцами, и в то же время дверь позади меня быстро и с глухим стуком захлопнулась и я очутился в непроглядной темноте, где лишь глаза Сатаны заменяли лампу. Воздух вокруг, на первых порах сладостный и чистый, сделался спертым и тлетворным, и громадная тяжесть сдавила мне грудь, так что стало трудно дышать, и я стоял в темноте, решив, что пришел мой последний час, и одновременно раздумывал, не пора ли мне встряхнуться и попытаться все же спастись. Я собрал все свои силы и старался дышать редко и через ноздри; рядом со мной жалобно завывал кот Сатана. Я царапал стены руками, но твердый безжалостный камень не поддавался; тщетно пытался я найти дверь, что захлопнулась и отрезала нас от света, ибо в том чертоге не было окон, одна темнота, черная и бесконечная.

Густой тошнотворный воздух становился все более спертым; глаза горели и, чудилось, готовы были вылезти из орбит, язык распух во рту и казался потрескавшимся и сухим, как кусок копченого мяса, руки и ноги отяжелели и едва двигались, большая вена колотилась на лбу, точно стрелка на нюренбергских часах[15]. Я боялся молиться, ибо спертый воздух мог проникнуть мне в рот и задушить меня еще быстрее. Сатана, кот, перестал выть, зеленый свет в его глазах угас и, дотронувшись до него ногой, я ощутил, что он был холодным и безжизненным, как свинец. Стояла тишина, лишь в голове у меня шумело и негромко шипел гнилостный газ, исходивший откуда-то из-под ног. Внезапно тишину разорвал долгий пронзительный смех, зловещий и дьявольский, и затем прозвучал снова и снова. Я оставил все попытки спастись бегством и стоял неподвижно, внимательно прислушиваясь, дабы определить источник сего взрыва веселья. Смех звучал в некотором отдалении и вскоре прекратился, после чего пронзительный голос разразился отрывистой песней, хихикая и распевая слова на каком-то неведомом языке.

«Вероятно, это кто-то снаружи, в саду, — подумал я, — скорее всего, Ведьма из Башни». И я решил, что задушу ее собственными руками, ежели переживу этот час, задушу без дальнейших слов либо вопросов.

Подобные мысли галопом мчались у меня в мозгу, и в то же время я утопал, медленно погружаясь все глубже и глубже. Мое сердце все еще билось, и на удивление громко, но тело обмякло и обессилело; я пошатывался, раскачивался, ибо не мог более дышать, голова же шла кругом, точно колесо повозки; затем я упал и, падая, схватился за резной каменный выступ, каковой выдавался из стены на несколько дюймов. Да, я помню это падение и чувство окончательной гибели, что ему сопутствовало; отчетливо припоминаю, как я пылко ухватился за тот трижды благословенный каменный выступ, что на миг остановил мое падение, и как резьба и камень сдвинулись под моей рукой, образовав расщелину в стене, и как за нею прорезало мрак узкое лезвие света и миллионы крошечных пылинок весело затанцевали в том луче меж щелью и плитами пола.

Камень, за каковой я держался, двигался свободно, поскольку известка вокруг него пришла в негодность; прохладный поток воздуха играл на моем лице, возвращая мне храбрость, и я натужно и упорно тянул и толкал тот ниспосланный небесами камень, и наконец он упал на землю снаружи палаты, а дневной свет и благословенный Господень воздух ворвались внутрь, словно два ангела в своей славе.

Едва камень глухо ударился о землю, я услышал еще один звук, крик ярости и горечи. Я просунул голову в проделанную мной дыру, дабы отдышаться и очистить внутренности от гнилостного газа, и теперь меня вновь окружал сад. Я был слишком занят своими телесными страданиями, чтобы поразмыслить о том крике и прозвучавшей в нем злости; но затем, когда я снова почувствовал себя живым и силы немного вернулись ко мне, я пристально огляделся и сквозь кусты и заросли сада различил древнюю каргу из башни, каковая ковыляла домой, потрясая клюкой и что-то бормотала себе в бороду.

И, о диво, стоило воздуху извне ворваться в темную палату, как дверь снова, готов поклясться, распахнулась настежь без всякой моей либо иной человеческой помощи, и в палате снова стало светло, так что я смог разглядеть тело Сатаны, кота, каковой был безнадежно мертв, а также пиршественный стол и золотые сосуды. Я со всей поспешностью схватил четыре кубка, высокий кувшин, шесть подносов и девять больших блюд, поскольку больше унести не мог, будучи ослабевшим и падая с ног от усталости; с ними я выбежал наружу и преклонил колени, вознося только что сочиненную молитву, что слетала с моих губ по велению глубочайших глубин сердца. После я вспомнил о черном коте, какового оставил в чертоге, и подумал, что было бы неразумно возвращаться за его телом, ибо он был мертв и я ничем не мог помочь ему.