Остров в наследство

Услышав это имя, имя виновника всех бед моей матери, я вздрогнул и взглянул на вторую даму настороженно. Она оказалась совсем девочкой (тогда ей шел пятнадцатый год), но неожиданно взрослой девочкой. Если в сеньоре Коломбо жила какая-то обреченность, словно она уже ни во что не верила, кроме Бога, и ни на что не надеялась, то Беатрис показалась мне сильной и самостоятельной. И сказочно красивой. Я отвесил второй, более глубокий поклон в ее сторону, а когда выпрямился и встретился с ней глазами – уже знал, что все мои мстительные планы рухнули, как карточный домик. Да простит меня за это Светлая Исабель, моя дорогая мать, но разве мог я причинить боль этой девочке? С разрешения своей мачехи я сел на диван. Воцарилось неловкое молчание. Женщина ободряюще улыбнулась и сердечно спросила – хорошо ли я доехал, не устал ли в дороге, не голоден ли. Я не ел с самого утра, но путешествие по зачарованному замку с единственной свечой и встреча с дочерью Хуана де Вальдоро начисто вымели из головы все мысли о еде. Я отказался от ужина. Мачеха сказала девушке несколько тихих слов, и мы вышли в темный коридор. Усталость долгого пути свалила меня, и я уснул, кажется, раньше, чем лег.

Внезапно… Я даже сам сперва не сообразил, что происходит. Только что я крепко спал, и вдруг оказалось, что я сижу на кровати, озираясь в поисках сапог. В следующий миг я вспомнил, что меня разбудило. Дикий крик. Он встряхнул замок до самого основания. Так не кричат человеческие существа. Так кричала бы вытащенная из воды умирающая русалка. Несколько секунд я прислушивался к могильной тишине, не отдавая себе отчета, что, собственно, хочу услышать. Крик повторился. На этот раз я расслышал его прекрасно. Он доносился, как мне показалось, из того крыла, где располагались спальни мачехи и Беатрис.

Мысль о девочке стегнула меня, как кнут. Я вскочил, натянул сапоги, поблагодарив Бога за то, что от усталости уснул, не раздеваясь, и теперь мог не тратить лишнего времени. Свечу я зажигать не стал и, притворив дверь, пошел на крик, стараясь ступать бесшумно. Я не испытывал страха, но совсем не потому, что был невероятно храбрым. В том крике не было ничего злобного, ничего неприятного. Не было в нем и ужаса. Я мог ручаться, что это не разбойники залезли в замок и женщин никто не убивает. Скорее, в крике слышалась тоска. Нечеловеческая, неизбывная тоска. Ковер глушил шаги, и я бесшумно, как кошка, подкрался к двери в спальню. Она была приоткрыта, но темна, как и коридор. Я заглянул внутрь. Мои глаза – глаза моряка, привыкшие к темноте, быстро обшарили комнату. Никого. Беатрис (если это была ее спальня) исчезла. Я подошел к двери напротив, но тут меня ждало разочарование. Спальня была надежно заперта изнутри, а стучать я не решился. Сквозь замочную скважину в темный коридор пробивался слабый, дрожащий свет. Мои колебания длились недолго. В конце концов, идальго я был лишь по крови, а по воспитанию – юнга с торговой шхуны. В моей жизни случалось всякое, и свою врожденную щепетильность (если она у меня была) я давно растерял, болтаясь по свету в компании людей, по которым горько плакала виселица. Итак, я заглянул в замочную скважину в спальне мачехи. Пурпурные занавески были раздернуты, одеяло сбито, подушки раскиданы по комнате, словно здесь побывали разбойники или альгвасилы Его Католического Величества. Донна Коломба сидела на постели. Сперва я даже не узнал ее. Волосы растрепаны, лицо бледно, а в огромных глазах застыла боль. Донья Беатрис была тут же, в одной рубахе и узорной шали, в спешке накинутой на плечи. Похоже, она пыталась напоить мачеху чем-то успокоительным из маленького флакона. Неожиданно донна Коломба дернулась, ударила Беатрис по руке и забилась на постели. Тоскливый крик умирающей русалки снова ударил по натянутым нервам. Флакончик отскочил и покатился по полу, загремев, кажется, на весь замок. Я поспешно отпрянул.

По всему выходило, что моя мачеха страдает какими-то припадками. Наверное, этим и объяснялась безлюдность замка. Суеверные слуги могли разбежаться, решив, что сеньора одержима дьяволом. А Беатрис, такая юная, взяла на себя заботу и о доме, и о больной хозяйке этого дома. Должно быть, не очень ей тут было весело. Я обдумал, стоит ли вмешаться, но решил, не поднимая шума, вернуться к себе. Не от того, что испугался. В комнате не было никаких ужасов, только больная женщина и ее терпеливая сиделка, а в одержимых дьяволом я не верил. Нет, я вернулся потому, что каким-то шестым чувством понял – за этой болезнью мачехи что-то скрывалось. Что-то, во что меня посвящать не хотели. И пока я не стал настоящим хозяином замка, я не имел права на его тайны. Вернувшись к себе, я снял сапоги и лег. После такого происшествия я был уверен, что не усну. Но тоскующий крик больше не повторялся.