Остров в огне

Нападающие, не раскрывая ртов, стали вытаскивать пленников из-под обломков огневой точки. Крики прекратились — несчастным втиснули в рот по кляпу, связали так, что они не могли пошевелить ни рукой, ни ногой. И вот девушки и мальчик уже неподвижно лежат под горячим солнцем! Все произошло мгновенно.

Трое бандитов, не обращая внимания на Мариуса — тот не подавал признаков жизни, — взвалили пленников на плечи и стали пробираться через густой кустарник к раскинутой у подножия гор сельве [103].

Через некоторое время, изнемогая от боли, страха, усталости, едва дыша, девушки и маленький Пабло, все в крови, оказались на поляне, посреди которой стояло невзрачное каменное строение. Вокруг жилища прямоугольной формы, покрытого дранкой, лепилось шесть-семь хижин. С восточной стороны в дом вела массивная дверь. Идущий впереди негр открыл ее, и все тихо проникли вовнутрь.

У Долорес, Фрикет и мальчика вытащили кляпы, но веревки на ногах и руках не развязали.

Внутреннее убранство дома казалось несколько странным, с какой-то претензией на роскошь. Кое-где висели гравюры, вырезанные из «Иллюстрированных лондонских новостей», и превосходные рисунки за подписью известного французского художника Монбара. Тут же виднелись ярко раскрашенные репродукции и несколько картин с изображением Девы Марии и библейских сюжетов.

В глубине комнаты, на восточной стороне, то есть прямо напротив двери, стояло что-то вроде гранитного алтаря, там лежали куски отполированного нефрита [104]или обсидиана [105], отдаленно напоминающие топоры, ножи и скребки, какие обычно выставляют в отделах музеев, демонстрирующих жизнь первобытного человека.

Над алтарем висели огромное знамя из красного шелка с непонятными вышитыми знаками, позолоченные диадемы [106], разноцветные лоскуты, пояса, платки. Тут же находилась забранная решеткой очень темная ниша, где глубоким сном спала едва различимая в темноте змея.

Фрикет с крайним удивлением рассматривала эти примитивные украшения и молча расхаживавших по комнате негров, их взгляды и движения внушали тревогу. Еще несколько чернокожих расположились у стен. Особое внимание привлекала странная прическа двоих жесткие, как железная стружка, волосы не были коротко подстрижены, как у большинства негров, а стояли дыбом надо лбом, образуя нечто вроде двенадцати лучей. Чернокожие сидели, ничего не делая. Судя по всему, они лишь отдавали приказания всем остальным, и те их исполняли с глубоким почтением, почти с благоговением.

Не поддаваясь волнению — она видела еще и не такое! — Фрикет смотрела скорее с любопытством, чем с беспокойством. Вскоре парижский скептицизм [107]взял верх над всеми остальными чувствами, и француженка сказала Долорес, что все это не так уж трагично, скорее смешно. И добавила:

— Ох, если бы моего бедного Мариуса не ранило! С каким удовольствием мы посмеялись бы над этим маскарадом!

— И вы бы оказались неправы, дружок мой, — очень серьезно ответила ей подружка, чью бледность Фрикет наконец заметила.

— Что, положение серьезное?

— Устрашающее! Вы знаете, в какие руки мы попали?

— В руки очень некрасивых, грубых и плохо пахнущих негров…

— Вы знаете, что такое Воду?

— Да, слышала… Страшилище в этом краю… Пугало для плохо ведущих себя детей.

— Да нет, это — людоеды, что во имя своего бога убивают людей и пожирают их.

— Не может быть! Вы полагаете, будто эти люди со странными прическами собираются нас съесть?

— Совершенно в этом убеждена!

— Дикая мысль! В моей жизни было много странных приключений. Только этого не хватало для коллекции. Превратиться в ростбиф — это нечто необычное!

— Вы, французы, над всем насмехаетесь.

— Конечно, это же лучше, чем плакать. К тому же веселье обескураживает предателей из мелодрамы: оно не позволяет им произвести нужного впечатления! Посмотрите, как ошеломленно смотрят на нас эти господа каннибалы! [108]

Действительно, папароли и их сообщники, казалось, прямо-таки обалдели от веселого вида Фрикет, он совсем не вязался ни с местом, ни с временем действия.

Пабло вдруг застонал, что обеспокоило мадемуазель, до этого всячески выражавшую презрение палачам. Мальчик хотел пить. Он пожаловался и на то, что ему больно лежать на животе, связанным как скотина. Девушка властно обратилась к одному из папаролей:

— Эй ты, каннибал, развяжи-ка бедного малыша! Видишь, ему больно.

Сектант посмотрел на пленницу, не произнося ни слова.

— Ну что ты на меня глядишь вытаращенными глазами? Боже, до чего же он безобразен!.. Надо же так вырядиться! Честное слово, из-за этих волос лучами чернокожий напоминает бабу, каких почему-то изображают на дощечках контор нотариусов.

Долорес, видя, что бандит по-прежнему молчит, обратилась к нему на местном диалекте. Тот нехотя, но повиновался. Подойдя к ребенку, ослабил веревки на руках, сел на циновку и поставил рядом тыквенную бутылку с какой-то жидкостью и миску вареного ямса [109]. Пабло стал жадно пить, приговаривая:

— Хорошо… Хорошо…