Офицер кивнул в знак согласия и, по-военному поприветствовав графиню, направился к трапу на юте. Вместе с хозяином они прошли через роскошный салон в небольшое помещение, служившее кабинетом и курительной.
На столе прямо на виду лежали несколько пачек зеленых купюр, которые американцы называют greenbacks;
[130]они имеют хождение на всех рынках мира.Бессребреник, жестом пригласив гостя сесть, сказал без околичностей:
— Вы командир Родригес…
— Да, капитан, и…
— И вы проиграли позавчера кругленькую сумму — пять тысяч долларов.
— Это не имеет никакого отношения к моей миссии. Не понимаю, с какой стати вас интересуют мои личные дела.
— А почему бы и нет? На досуге я занимаюсь благотворительностью. Мне не безразлична судьба храброго офицера, если он, проиграв под честное слово, не знает, чем рассчитаться.
— Как же вы об этом узнали?
— Ба! В Ки-Уэсе о Кубе знают все до мелочей. Итак, вы стоите перед выбором: отдать долг или пустить пулю в лоб.
Испанец опустил голову, не отвечая.
— Так что бы вы сделали, — продолжал спокойно Жорж, — если бы кто-нибудь, не требуя никаких гарантий и расписок, одолжил вам эту незначительную сумму?
— Все, что не входит в противоречие с моими обязанностями…
— Хорошо!.. Вот пачка. В ней двадцать пять купюр по тысяче долларов…
— Да, но я-то проиграл только пять тысяч…
— Неужели я сказал пять тысяч?.. А не двадцать пять?.. Что-то я не в ладах с арифметикой… А впрочем, немногим больше, немногим меньше… Берите же, это вам на игру…
Испанец побледнел. Какое-то время он стоял неподвижно: явно внутренне боролся сам с собой. Потом, тяжело вздохнув, потной рукой взял пачку.
— Ну-ну, не стесняйтесь! — благодушно сказал Бессребреник.
Командир нервно сжал greenbacks и, будто движимый таинственной силой, быстро засунул их в карман.
— Что вы от меня потребуете? — спросил он резко. — Знайте… Я не пойду на сделку с совестью…
Бессребреник взял еще одну пачку денег.
— Двадцать три… двадцать четыре… двадцать пять… — подсчитывал он вслух. — Двадцать пять тысяч долларов… Да я ничего не требую… Я рад оказать услугу такому достойному и приятному джентльмену, как вы. Вот, возьмите еще пачку… Я подумал… У вас был бы слишком тощий кошелек… Чтобы попытать по-настоящему счастье, еще раз испытать судьбу, нужен какой-то запас денег.
По лбу офицера катился пот. Он смотрел на купюры, ими соблазнитель похрустывал, разжигая еще большую алчность. Испанец уже перестал сопротивляться, думать о сделке с совестью и долгом. Едва не выхватив пачку, он спросил прерывающимся голосом:
— Так чего же, в конце концов, вы хотите, капитан?
— О, пустяк. Мы с женой ездим туда, куда нам в голову взбредет. Так вот, нам взбрело в голову — а это для нас что путеводная звезда — посетить Кубу. А сейчас там война. Могут возникнуть всякие осложнения. Мне бы хотелось получить пропуск…
— И все?
— И все!
— Ну вы хоть скажете, что у вас на борту? Военной контрабанды нет?
— Да ну что вы, командир! Разве графиня де Солиньяк и я, ее муж, похожи на пиратов?
— Нет, разумеется.
— Послушайте, командир, могу поклясться, что, как человек предусмотрительный, вы запаслись при отъезде документом за подписью главнокомандующего морскими и наземными войсками Вайлера. Там не хватает только вашего росчерка.
— Вы правы. Увидев яхту, мы решили, что вы вряд ли принадлежите к числу нарушителей блокады…
— Прекрасно! Вот перо и чернила. Будьте любезны, заполните бумагу.
Родригес, думая о том, что у него в кармане лежит кругленькая сумма в пятьдесят тысяч долларов, судорожно вынул бланк, начертал несколько строк и протянул Бессребренику. Тот внимательно прочел:
Поскольку бумага была составлена по всем правилам — на бланке, с указанием должностей и печатями, — Жорж с удовлетворением мотнул головой. Мужчины поднялись на палубу.
Граф, соблюдая правила этикета, проводил офицера до наружного трапа, где и распрощался. Когда шлюпка отчалила, капитан, повернувшись к лоцману, сказал:
— Ну вот, мистер Адамс, теперь видите: нас не схватили, не отдали под суд, не повесили. Вы можете теперь вести судно в бухту, где ждут люди Масео, а быть может, и сам генерал. Встреча назначена на девять пополудни, а я — вы знаете — ни сам не люблю ждать, ни других заставлять.