Остров выживших

— О, у нас есть и свиньи-беженки. — Аня покопалась в кармане и выудила небольшую пластмассовую трубочку. — Сегодня я раздобыла вот это в обмен на пару перчаток. Тушь для ресниц. Еще половина осталась. Такие штуки начнут производить еще очень нескоро.

— Она тебе не нужна. — Дом не льстил ей, просто констатировал факт. Когда Аня шла по улице, даже без макияжа, все мужчины оборачивались ей вслед. И сейчас в нищем, голодном лагере беженцев люди пялились на нее. — Ты не знаешь, кто оставил мне эту куртку?

Аня покачала головой:

— Нет. Но это был добрый человек.

— Все знают, что я застрелил Марию, так ведь? — Людей становилось все меньше, все знали друг друга, а сплетни являлись единственным развлечением. — Наверное, говорят, что я негодяй и убийца?

Рука Ани, лежавшая на его локте, напряглась. В первый раз он заговорил об этом с ней.

— Если люди вообще говорят о тебе, — мягко ответила она, — то только одно: нужно действительно любить человека, чтобы найти в себе силы освободить его от страданий и взять на себя этот тяжкий крест до конца жизни.

Но Дом не желал так просто прощать себя. Он не хотел быть несчастным героем, мучеником с трагической судьбой; он хотел, чтобы кто-нибудь как следует поколотил его за то, что он не сумел спасти свою жену. Ему показалось, что он смог разобраться в том дерьме, что творилось у него в голове и заставляло его чувствовать себя подобным образом, но это не помогало избавиться от наваждения.

— А тебе никогда не приходилось совершать поступки — необходимые, очевидные, но за которые ты потом ненавидела себя? — спросил он.

— Каждый день, — кивнула Аня. — Да. Приходится каждый день.

— Ты знаешь, что мы встретились с самой королевой Саранчи? Я думал об этом прошлой ночью, и… ведь я мог бы спросить ее. Я мог бы спросить ее, какого черта червяки нас так ненавидят, что им нужно, почему они сделали это с Марией. Но не спросил.

— Ты и правда думаешь, что она ответила бы тебе? Ты серьезно?

Аня была права, но Дом был в таком состоянии, когда человек может твердо знать одно, а верить в совершенно другое.

— Нет. Скорее всего, нет. Слушай, да ты сейчас промерзнешь до костей. Иди обратно в столовую.

— Если тебе захочется поговорить, Дом, ты знаешь, где я.

— Спасибо тебе, Аня.

— Тогда позже увидимся.

Дом пристально вглядывался в темноту, не думая ни о чем, кроме покачивавшихся фар проезжавших мимо машин. Он и сам не знал, хочется ли ему выговориться перед кем-то или нет. Может быть, он ищет прощения, но никто не сможет даровать ему прощение. Поэтому он пытался быть тем Домом, который продолжает делать свою солдатскую работу.

«Ну хорошо… сколько они еще смогут вывезти из этих туннелей?»

Сеть подземных коридоров оказалась куда обширнее, чем они могли себе представить, говорил ему Маркус; они тянулись под городом, некоторым участкам было несколько сотен лет, они были вырыты еще в начале строительства верфи. Множество хранившихся там запасов оказались бесполезны, но все равно необходимо было осмотреть каждый угол в поисках нужных вещей. Людям приходилось начинать жизнь с нуля, не было даже того, к чему они привыкли в самые худшие времена в Хасинто, и производство могло возродиться только через много лет.

«Как и где, черт бы ее побрав, королева Саранчи встретила Адама Феникса?»

Дом перехватил «Лансер» одной рукой, вторую сунул под мышку, чтобы согреть. Холод проникал сквозь перчатки и жег, как кислота.

«Она сказала это просто для того, чтобы помучить Маркуса. Хотя, возможно, именно эта сучка убила его отца».

Ну что ж, теперь ей самой пришел конец, вместе с большинством ее вонючего выводка. Дома даже расстраивало то, что они больше не натыкались на уцелевших червяков. Конец войны не принес ему никакого облегчения даже после того, как он увидел затопленные туннели, и он понимал Берни, которая чуть ли не впервые в жизни потеряла контроль над собой и захотела расчленить того червяка.

«Тогда одному Богу известно, что они сделали с папашей Маркуса. Могу поклясться, он постоянно думает об этом, но никому никогда ни слова не скажет. Смешно — я и он, мы буквально мысли друг друга можем читать, но о некоторых вещах никогда не говорим. Его мама. Его отец. Аня. Тюрьма».

В этот момент Дом принял решение. Когда он сменится с дежурства, то серьезно поговорит с Маркусом. Он наконец скажет ему, чтобы он перестал издеваться над Аней и что ему следовало бы запомнить тот урок, который он получил тогда, когда думал, что она погибла. Только что он был вне себя из-за того, что не может связаться с ней, а в следующее мгновение уже разговаривал с ней так, словно они просто друзья.

«Дерьмо собачье! Хорошо, что ты не знаешь, как это больно — потерять любимую женщину, Маркус».