Остров женщин

Я перестала следить за собой, переодеваться, смотреться в зеркало, считая себя неженственной, даже перестала есть. Голод словно придавал мне силы, но одновременно я чувствовала себя по-идиотски, потому что постоянно думала о еде. На втором курсе я прославилась тем, что пропускала занятия и вызывала неудовольствие экзаменаторов, благодаря чему впервые стала центром внимания. Я вела себя надменно и дерзко, чувствовала, что могу громко задать любой вопрос и ответить тоже на любой. Я утверждала, что на первых двух курсах меня интересует только греческий, и в этом была искренна, но в целом строила из себя невесть кого и не болтала без умолку, как раньше. Не быть же такой пустомелей, как остальные мои ровесники… Делая вид, что кавалеры меня не интересуют, я старалась окружить себя самыми красивыми, а их в провинциальной Летоне с ее священниками и мессами, единственной центральной улицей, сомнительными кафешками и старинными застекленными деревянными балконами, сверкавшими, как бриллианты, в редкие зимой солнечные дни, было не так-то много. На моем факультете, который в те годы сильно расширился, были девушки со всей провинции, потому что многие хотели изучать гуманитарные науки, не уезжая при этом далеко от дома. Для юношей в университете был четырехгодичный курс права, а вне университета — Училище морских инженеров, Школа агротехников и ветеринарный институт. Неподалеку от университета находилось учебное заведение, где готовили секретарш, на которых мы, студентки философско-литературного факультета, смотрели свысока. Этот студенческий мирок четко отражал социальные различия, существовавшие еще до войны и усилившиеся после нее. Все знали, что я не похожа на остальных, все слышали о моей семье и двух наших домах в Ла-Маранье, в гордом одиночестве стоящих на берегу моря. В школе я этого не замечала, но оказывается, для жителей Летоны и провинции наша семья была окружена особой аурой, таившей в себе некую опасность или по крайней мере ее предвестие, и неожиданно эта провинциальная любовь к таинственности сыграла мне на руку. Университетские преподаватели сразу поняли, кто перед ними, узнав мою фамилию, что добавляло мне загадочности и своеобразия. О таком я не могла даже мечтать, хотя никогда не упускала случая похвастаться своей семьей. Я чувствовала себя такой важной персоной, что одевалась нарочито неряшливо, только более строго, чем другие девушки, без всяких там побрякушек, колечек и бантиков. Я нарочно не смотрелась в зеркало, потому что считала необходимым появляться на факультете кое-как причесанной, в доставшейся от мамы или тети Лусии юбке и совершенно не подходящем к ней свитере. Это было очень весело — выбиваться из студенческого сообщества, намеренно и в то же время походя добиваясь нужного эффекта, превращать посещение или непосещение занятий или бара в целое событие, чреватое комическими последствиями. В те годы я с упоением играла роль насмешницы, склонной к нелепостям и эксцентричности, и эта роль прекрасно мне удавалась.

В молчаливом восхищении своих подружек я видела упрощенный вариант собственного восхищения мамой и тетей Лусией. Для того чтобы образ Ла-Мараньи и нашей семьи, созданный в Сан-Романе и других местах, оставался на высоте, я вела себя весьма экстравагантно: всегда казалась немного отрешенной, словно парящей надо всем, недоступной и при этом находящейся в центре внимания. Как ни глупо это теперь звучит, но я считала себя воплощением всех достоинств и недостатков, всей неординарности и значительности женщин нашего дома. Я должна была быть такой, как они, и мои подружки по факультету поняли это раньше, чем я. Но будущее показало, что они, как и я, ошибались.

~~~

— Тебе кажется нормальным, как тетя Лусия ведет себя с Томом? — спросила Виолета.

— А как она себя ведет? По-моему, обыкновенно, — ответила я.

— Знаешь, что я думаю? — снова спросила Виолета.

— Что?

— Я думаю, тетя Лусия уже не такая красивая, как раньше. Ты заметила, например, что теперь она все время носит на шее платок или надевает свитера с высоким воротом?

— Да, и что?

— А то, что на шее у нее начали появляться складки, так как шея у женщин стареет быстрее всего. Она сама говорит, что худеет и что в старости женщина или худеет, или толстеет. Я вот ни за что не похудею, ты — может быть, а я нет, и тем более не потолстею, всегда буду, какой надо, худой, но не тощей. И я не собираюсь жить тут всю жизнь, и замуж ни за кого из местных не собираюсь.

— Да ты что, Виолета? Не важно, что ты собираешься или нет, важно, что ты будешь чувствовать, когда встретишь мужчину своей мечты…

— Папа говорит, нет ничего хуже, чем выйти замуж за красавца, нужно выходить за того, кто больше подходит, пусть даже он будет не очень красивый, потому что неподходящие всегда красивее подходящих.