Остров, зовущий к себе

 — Отменно, — проговорил Лошадкин, — далеко не ходили. Поздновато уже, да и сыро. Завтра все облазим.

 — Я думаю, завтра вечером можно и уехать, — медленно и раздумчиво сказал отец, и сердце у Валеры сжалось от боли и недоумения: а как же встреча с Андриевским?

 — Да ты что? — возмущенно вскинулся на отца Василий Демьянович. — Для того ехали, чтоб на один день?

 — В Кижах уже все ясно, — проговорил отец, — здесь не так много смотреть. А в оставшееся время можно съездить в Кондопогу — там стоит на мысу Успенская церковь, говорят, она лучше всего, что имеется здесь.

 — Очень сомневаюсь, — тут же перебил его Лошадкин. — Здесь надо пожить, Олег. Над Кижами еще разойдутся тучи, выглянет солнце, и будет прекрасно. Верно я говорю, Валер?

 Валера рассеянно кивнул. «Неужели, — думал он, — отец готов даже пожертвовать встречей с Андриевским и, может быть, всем своим будущим? Где ж его точный расчет, выдержка, мудрость? Сам ведь говорил, что надо быть выше эмоций!»

 Потом Валера лежал на койке, поеживаясь под ненадежным одеяльцем, смотрел, как полощутся шторы от ветра, гулявшего в комнате, как глядит на них через огромные окна серебристо-серая, вкрадчивая, призрачная северная ночь — светло, можно читать, если посильней напрячь глаза. Все в комнате уже спали или делали вид, что спали. Внезапно Валера почувствовал, что его койка слегка пошатывается, слегка кренится, а вместе с ней кренятся пол, потолок и окна со шторами, кренятся и возвращаются в старое положение. «Так это ж волна покачивает дебаркадер! — понял он и обрадовался своей догадке. — Ведь дебаркадер как-никак находится на плаву и является судном, хоть и без двигателя, это Онега подхлестывает его под борт...»

 Дома у них сейчас все по-прежнему. Так же висят на своих местах иконы, яркая керамика, печные изразцы и прялки. Павел Михайлович, заходивший раньше к ним, осторожно трогал все, снимал иконы со стены, осматривал с тыльной стороны сухое до звона дерево, пазы и клинья, сделанные для того, чтоб икону не коробило, не вело со временем, трогал руками красочный слой, вглядывался, чтоб понять, как говорил он, тайну письма, загадку непостижимой выразительности плоских иконных лиц. Валера не понимал этого: какая там «непостижимая выразительность»! Примитив, беспомощность, неумение выписать лицо во всех оттенках и переходах, однообразие красок. Все иконы ужасно похожи друг на друга, точно писал их один и тот же богомаз. Каждый из отцовских приятелей старался обзавестись хотя бы одной иконой, а у отца уже с десяток их. Он никогда не восторгался ими и на вопросы Валеры, почему иконы сейчас так ценятся, отвечал шуткой: «Потому что их писали яичными красками, на каждую икону пошло не меньше ста куриных яиц...» Однажды заглянувший к ним Валерин приятель увидел их и ахнул: «Вы что же это, богу молитесь? Вот возьму и скажу всем в классе — куда денешься тогда?» — «Глупый ты, — оборвал его Валера, — отец собрал их не для молитв...» Но сам-то Валера, говоря откровенно, был в чем-то согласен с приятелем. Однако Павла Михайловича радовали не только их иконы. Так же осторожно брал он в руки какую-нибудь прялку, глазурованный изразец с изображением белого лебедя на синих завитках волн, деревянную резную игрушку или медный литой складень и приводил своими тонкими пальцами, словно повторял «таинственный», как он говорил, путь резца, кисти или ножа и вникал в «тайну волшебства» древних мастеров. Валера не замечал этой таинственности и этого волшебства, однако чутко прислушивался к каждому слову Павла Михайловича. «Кириллу бы это показать, — сказал однажды со вздохом, — он это чувствует лучше меня». — «Приходи в следующий раз с ним! — тут же обрадовался отец новому предлогу позвать Павла Михайловича. — Свожу вас к Василию Демьяновичу. Вот у кого сокровищ! Всю жизнь, можно сказать, посвятил этому». — «Крупный грабитель? — спросил Архипов. — С тобой делится частью добычи?» — «Да нет, — улыбнулся отец, — добродушное существо и фанатик, рыскает в отпуск по деревням, шарит по чердакам и кладовкам и так расхваливает, так восторгается находками — все почти что даром получает...» — «Наиболее опасный вид грабителя, — заметил Павел Михайлович. — Не занимается перепродажей? Предметы русской старины теперь доходный бизнес...» — «Что ты! Если и приносит что мне, так или дарит, или берет столько, во сколько ему обошлось. Теперь и сам увлекся ремеслом и стал кое-что делать: у него дома вместо кресел есть два пня с вырубленной сердцевиной, вместо люстры повесил медузу из лакированного корня и обклеил ее засохшими кленовыми листьями». — «Словом, оригинал», — улыбнулся Павел Михайлович. «Первостатейный! И краснобай, и говорун, и помешался на Древней Руси».