Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

Возможно, свою роль тут сыграли свою роль и определившиеся достаточно четко масштабы восстановительных работ, которые предстояло выполнить на освобожденных после оккупации территориях. Необходимость ревизии и качественного улучшения учебного процесса могла стать очевидной и после серии инспекторских проверок, последовавших за приказом об отмене соцсоревнования, то есть в ситуации оценки знаний по совершенно иным критериям. Однако характерно, что первым школьным курсом, который предстояло очистить от формального подхода, стал не курс русского языка, о провалах в котором говорил в своей речи Потемкин, а курс математики, – в последнем номере «Советской педагогики» за 1944 год ему посвятил обширную статью академик А.Я. Хинчин. Предлагался простой рецепт – не поощрять и даже запрещать заучивать определения и формулировки наизусть: «…как только учащийся в своем развитии достигает возможности формулировать что-либо “своими словами”, надо не только предоставить ему это право, но и прямо вменить ему это в обязанность»63.

3. Краткий трансфер и его долговременные последствия

В 1943 – 1944 годах, на волне сближения СССР и США, в советской педагогической печати последовательно публиковались статьи об опыте перестройки американского школьного образования под нужды войны и послевоенного восстановления. Так, например, реферируя в «Советской педагогике» книгу «Handbook on Education and the War, based on Proceedings of the National Institute on Education and the War», автор статьи, Е.Е. Ахшарумова-Медынская, приводит цитату из речи председателя комиссии воспитания в условиях военного времени Джона Студeбекера (John W. Studebaker): «Необходима сильная перестройка программ средней школы по математике. Нужно курс математики наполнить военными примерами и указаниями для военного применения математических знаний; нужно вооружить учащихся умением применять математику на практике»64.

В этот короткий период внешнеполитического «потепления» интерес к опыту американского, британского и французского среднего и высшего образования, судя даже только по публикациям в «Советской педагогике», был высок: материалы на эти темы появлялись почти в каждом номере журнала, иногда даже целыми блоками. Если учесть, что тон в американской педагогической публицистике и научных исследованиях задавали тогда последователи прогрессивистского направления65, остро интересовавшиеся в этот период вопросами о влиянии, которое школьное преподавание может оказать на формирование основных черт характера ребенка, о том, как изменить традиционные формы обучения, такие как урок или лекция, о важности изучения круга чтения детей и подростков и о центральной роли института школьных библиотек, о совершенствовании навыков чтения на протяжении всего обучения в средней школе66, станет более понятной и заметной совершенно определенная линия в интерпретации лозунга «борьбы с формализмом» в СССР 1944 – 1946 годов.

Американские прогрессивистские педагоги и журналисты эпохи адаптации (1920 – 1954) неизменно настаивали на том, что школа должна перестроить свою работу так, чтобы в центре ее внимания оказывались не вопросы дисциплины и не необходимость выполнения какой бы то ни было программы, но ребенок, которому, собственно, и посвящены все ее усилия67. Идеи «child-centered school», казалось бы, совершенно немыслимые в СССР 1940-х на фоне регламентаций посещения детьми кино и театров, унифицированной школьной формы и снижения оценок за помарки и кляксы, начинают постепенно проникать в советский педагогический дискурс.

«Советская педагогика подчеркивает роль личности ученика в процессе обучения. Но на практике об ученике мы часто забываем. Учитель, готовясь к уроку, планируя его, думает о том, чего от него требует учебный материал, но забывает при этом, чего требуют от него и дети. Как будут дети реагировать на рассказ учителя? Что и где их взволнует? Что и как их заставит подумать, вызовет в их сознании нужные вопросы? Где и как включается их личный опыт, их воображение и смекалка?»68 – такой серией риторических вопросов ввел эту тему в свою статью о борьбе с «формализмом» в «Учительской газете» А. Левшин.

Новейшие американские веяния попали на хорошо подготовленную почву: давно выявлено и подробно описано влияние, которое оказали американская философия прагматизма и особенно книги Д. Дьюи на культуру и образование дореволюционной России и на деятельность школьных реформаторов 1920-х годов69. И хотя с 1937 года70 книги Дьюи попали в спецхраны, а упоминать его имя в позитивном ключе стало невозможно, многие педагогические теоретики и практики, сформировавшиеся в этой питательной среде в 1910 – 1920-е годы, продолжали, пусть и исподволь, проводить в жизнь принципы прогрессивистской педагогики.