Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

Несмотря на почти ритуальные в советских условиях призывы лечить детей трудом, специалисты конца 1940-х – 1950-х годов подчеркивали, что для детей с поведенческими девиациями необходим облегченный режим, который содействовал бы их физиологическому укреплению. «Щадящая терапия», отдых и «новые жизненные установки» считались лучшими методами лечения психически больных детей273. Любой раздражитель, который мог потенциально вызвать девиантное поведение, должен был быть заменен соперничающим с ним фактором, вызывающим интерес и «эмоциональную связь с жизнью»274. Таким фактором мог стать производительный труд – хотя и всегда соразмерный психофизическому состоянию ребенка, – но прежде всего подразумевались увлекательные учебные занятия. Так, например, Сканави писала о педагогической работе в специальных медицинских заведениях:

…материал, предлагаемый нами детям, должен быть эмоционально насыщен, подбираться с целью удовлетворения сохранившихся интересов ребенка. <…> Больной ребенок должен занимать в педагогическом процессе активную позицию, и педагогический процесс должен вызывать к жизни творческие устремления больного275.

Детские психиатры доказывали, что дети с отклонениями нуждались в «свободе игры и удовольствия», и рекомендовали сочетать трудовую и игровую терапию. Наряду с производственными мастерскими во всех учреждениях должны были быть игровые площадки. Самодеятельность, кукольный театр, творческая работа, ритмика и спорт тоже входили в комплекс мероприятий, применяемых для компенсации дефектов. Музыка считалась важным средством для того, чтобы внести «успокоение в психику ребенка». Однако в рекомендациях отмечалось, что «травмирующие сюжеты» в фильмах могли вызвать «болезненную реакцию», инициировать «преступные» действия, «преждевременно пробуждать половое влечение или давать ему патологическое направление»276.

Кроме того, детские психиатры предлагали «удовлетворить патологическое влечение в рамках социально-полезного <…> поведения». Так, например, если ребенок упорно проявлял склонность к бродяжничеству, педагоги должны были организовывать для него поездки и экскурсии. Дети, убегавшие из дома, как предполагалось, могли во взрослом возрасте стать капитанами кораблей, геологами или гидами туристических групп277.

В целом детская психиатрия 1940 – 1950-х годов доказывала необходимость обращаться с детьми ласково, заботливо и терпеливо, применяя индивидуальный подход и уклоняясь от ненужного подавления. Симсон утверждала, что психически больные дети «нуждаются, с одной стороны, в бережном, осторожном подходе, с другой стороны, – в постепенном систематическом закаливании»278. А Сканави писала, что, когда такие дети становились более уверенными в своих силах и испытывали ощущение защищенности и уюта, они перестали «чувствовать себя резко отличающимися от нормальных детей»279.

Эти замечания показывают, что гуманные устремления в детской психиатрии соседствовали с желанием дисциплинировать и «нормализовать» детей с отклоняющимся поведением – сочетание, характерное и для послевоенной детской психиатрии (как в СССР, так и в других странах), и для дефектологии, какой она была в СССР до 1936 года. И детские психиатры, и дефектологи мечтали об «исправленном» ребенке, который сможет жить полнокровной эмоциональной жизнью, ощущать собственную ценность, будет включен в производительный труд и сможет следовать своему призванию, но при этом сумеет «подчиняться обязательной в служебном коллективе дисциплине» и «интересам коллектива»280.

Важный вопрос, по которому детские психиатры послевоенных лет явно расходились с педологами и дефектологами 1920 – 1930-х, – это вопрос о влиянии социального окружения на психопатологические процессы. Связав психические аномалии и порожденное ими девиантное поведение со специфическими травматическими переживаниями, послевоенные врачи смогли описать причины этих отклонений как внешние по отношению к ребенку, но не связанные с политическими или социальными проблемами советского общества.