Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

Этот метод, который использовала М.И. Алексеева и пропагандировал Э.И. Моносзон (автор, в то время весьма востребованный375), позволяет лучше понять «партизанскую парадигму» послевоенного школьного воспитания, известную преимущественно по истории рецепции «Молодой гвардии»376. Примеры героизма легко было взять из советской литературы социалистического реализма, а примеры сострадания и понимания другого человека встречались в ней намного реже. Поэтому их приходилось брать из произведений, описывающих дореволюционную или иностранную жизнь. Но и в этом случае образцами все равно оказывались дети, действующие во враждебном окружении; это менее значимо для повести «Слепой музыкант» и важно – для понимания «Детей подземелья» и «Комнаты на чердаке». Таким образом, действие «в тылу врага», как ни парадоксально, оказывалось одним из базовых структурных образцов для усвоения в советской школе конца 1940-х этических норм и навыков общественного поведения. (Возможно, такая система воспитания послужила основанием для репрезентации социального алиби в позднесоветские годы – например, в телесериале Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны»377.)

Нехватка литературы о взаимопонимании и сочувствии и о воспитании воли и характера в мирное время, возможно, привела идеологические инстанции к прямому заказу детским писателям и кинематографистам соответствующих произведений. Во всяком случае, в начале 1950-х их появляется сразу несколько, как если бы такой заказ был. Это, например, повесть Николая Носова «Витя Малеев в школе и дома» (1951), снятый по ней фильм Виктора Эйсымонта «Два друга» (1954) и фильм Анатолия Граника по сценарию Агнии Барто «Алеша Птицын вырабатывает характер» (1953). Аннотация фильма Граника гласит: «Маленький школьник-москвич, третьеклассник Алеша Птицын решил кардинально изменить свою жизнь: заняться самовоспитанием, избавиться от опеки строгих родителей и рассеянной бабушки, жить по строгому распорядку и не поддаваться соблазнам. Составив новый режим дня, Алеша начал новую жизнь: проснулся и встал сам, сделал утреннюю гимнастику и пошел в школу. В это время бабушка Алеши на вокзале разминулась со своей подругой детства, которая приехала к ней погостить вместе с внучкой. Случайно встретивший их Алеша решил провести для гостей столицы экскурсию по Москве, дабы восстановить в их глазах истинное представление о гостеприимных москвичах и исправить ошибку своей бабушки»378.

Действие этих произведений, при всей их условности, приурочено к времени их создания («наши дни»). Авторы в обоих случаях неявно подменили тему заказа: и в повести о Вите Малееве, и в фильме Граника речь идет не о самоиндоктринации школьника, а о его социализации, а Носов добавляет к этому еще и последовательный самоанализ.

Костя шел и ничего не замечал. Потом он остановился, вынул из сумки дневник и полюбовался на свою четверку.

– Вот она, четверка! – улыбнулся он. – Сколько я мечтал о ней! Сколько раз думал: вот получу четверку и покажу маме, и мама будет довольна мной. Я знаю, что не для мамы учусь, мама всегда говорит об этом, но все-таки я хоть немножечко, а и для мамы учусь. Ведь ей хочется, чтоб ее сын был хорошим. Я буду хорошим, вот увидишь. И мама будет гордиться мной. Еще поднажму, и у меня будет пятерка. Пусть тогда мама гордится. И тетя Зина пусть тоже гордится. Пусть, мне не жалко. Ведь тетя Зина тоже хорошая, хотя и пробирает меня иногда.

Он остановился, спрятал в сумку дневник и огляделся по сторонам. Потом вздохнул полной грудью379.

В первом, журнальном издании Носов даже пародирует советскую педагогическую риторику, исподволь демонстрируя «зазор» между ней и подлинными переживаниями мальчика-подростка, но в последующих изданиях этот «зазор», к сожалению, устранен, поэтому взросление Вити выглядит одновременно и освобождением от недостатков, и индоктринацией. Главного героя учат определять свои поступки с помощью идеологизированных педагогических клише: