Острова в океане

Томас Хадсон обследовал всю отмель и, обогнув лагуну, прошел в глубь островка. Он побывал в тех местах, куда слетаются в прилив фламинго, видал и стаи ибисов – cocos, – от которых островок и получил свое название, и парочку розовых колпиц, копавшихся в мергеле на берегу лагуны. Колпицы были очень красивы – ярко-розовые на фоне серого мергеля, движения изящные, быстрые, с порывом вперед, но в них чувствовалась удручающая, вызванная вечным голодом безликость – то, что свойственно некоторым болотным птицам. Понаблюдать за ними подольше ему не удалось, так как он хотел проверить, – может быть, люди, которых они искали, оставили шхуну в мангровых зарослях, а сами поднялись выше, спасаясь от москитов.

Он ничего там не обнаружил, кроме места, где когда-то обжигали уголь, вышел на отмель и уже сидел в шлюпке у Ары, когда налетел первый порыв шквального ветра.

Ара обожал выходить на шлюпке в дождь, в сильный шквал, и Томас Хадсон узнал от него, что поиски ничего не дали. Теперь все уже были на катере, кроме Вилли, который забрался на самый дальний конец острова за мангровую рощу.

– А ты что-нибудь обнаружил? – спросил Ара.

– Нет, ничего.

– Под этим дождиком Вилли немного поостынет. Вот отвезу тебя и за ним поеду. Как ты думаешь, Том, где они?

– В Гильермо. Я бы на их месте туда подался.

– И я тоже. И Вилли так считает.

– Как он там?

– Прямо землю роет. Ты же его знаешь, Том.

– Да, – сказал Томас Хадсон. Они подошли к катеру, и он взобрался на борт.

Томас Хадсон видел, как Ара развернул шлюпку и скрылся в белопенном шквале. Потом он крикнул вниз, чтобы ему дали полотенце, и вытерся досуха, стоя на корме.

Генри сказал:

– А выпить не хочешь, Том? Ты же промок насквозь.

– С удовольствием.

– Неразбавленного рому?

– Что ж, хорошо, – ответил Томас Хадсон. Он сошел вниз за свитером и шортами и увидел, что люди настроены весело.

– Мы все выпили неразбавленного рому, – сказал Генри и подал ему налитый до половины стакан. – Я считаю, что, если выпить да сразу же обсушиться, тогда не простудишься. Как по-твоему?

– А-а, Том! – сказал Питерс. – Присоединяешься к нашей компании? Мы для здоровья пьем.

– Ты когда проснулся? – спросил его Томас Хадсон.

– Когда бульканье услышал.

– Ват я сам как-нибудь ночью побулькаю, тогда посмотрим, проснешься ты или нет.

– Не трудись, Том. Вилли проделывает это каждую ночь.

Томас Хадсон решил не пить рома. Потом, увидев, что все пьют и все держатся бодро и весело, несмотря на невеселые дела, которые их ожидают, передумал: с его стороны это, пожалуй, было бы слишком педантично и добродетельно. Кроме того, ему хотелось выпить.

– Давай поделимся, – сказал он Питерсу. – Из всех сукиных сынов ты единственный, кто спит с наушниками лучше, чем без наушников.

– Чего тут делить? – сказал Питерс, позволяя себе отступить от служебной дисциплины. – Ни тебе, ни мне не получится.

– Ну, так наливай себе отдельно, – сказал Томас Хадсон. – Я это пойло не меньше, чем ты, люблю.

Остальные наблюдали за ними, и Томас Хадсон видел, как ходят скулы у Генри.

– Пей до дна, – сказал Томас Хадсон. – И смотри, чтобы твои таинственные механизмы работали сегодня ночью на полную катушку. Уж ты постарайся – и ради себя и ради нас.

– Ради всех нас, – сказал Питерс. – А кто здесь на катере самый работяга?

– Ара, – сказал Томас Хадсон и, оглядев их всех, сделал первый глоток из стакана. – Да и все прочие не хуже, мать их так.

– Твое здоровье, Том, – сказал Питерс.

– Твое здоровье, – сказал Томас Хадсон и почувствовал, как эти слова холодно и вяло сходят у него с языка. – За здоровье короля наушников, – сказал он, стараясь восстановить что-то утерянное. – За всяческое бульканье, – добавил он, теперь уже далеко шагнув по тому пути, который следовало избрать с самого начала.

– За здоровье моего командира, – сказал Питерс, слишком натягивая струну.

– Формулировка – дело твое, – сказал Томас Хадсон. – Уставом это не предусмотрено. Но так и быть. Можешь повторить это еще раз.

– Твое здоровье, Том.

– Спасибо, – сказал Томас Хадсон. – Но быть мне последним сукиным сыном, если я выпью за твое здоровье до того, как ты и вся твоя аппаратура будете действовать исправно.

Питерс посмотрел на Томаса Хадсона, и дисциплина сковала ему лицо, а тело его, порядком изувеченное, приняло осанку человека, отслужившего три срока на пользу дела, в которое он верил, и расставшегося с ним ради чего-то другого, как это произошло и с Вилли. Он сказал машинально, без всяких попыток вложить иной смысл в свои слова:

– Слушаю, сэр.

– Твое здоровье, – сказал Томас Хадсон. – И подвинти там все свои хреновые чудеса.

– Слушаю, Том, – сказал Питерс. Сказал от всего сердца, без всяких подковырок.