Островитяния. Том первый

«Лангу, другу моего внука.

За три дня до того, как пришло письмо его друга, мой внук отправился на север и вернется не раньше конца септена (примерно 15 марта). Письмо его друга будет ждать его возвращения, потому что мы не знаем точно, где наш внук сейчас находится. Однако мы послали сообщить устно в те места, где он предположительно может быть, о том, что его друг — в Островитянии. Очень маловероятно, что наше послание достигнет его. Тем не менее да не истолкует друг моего внука его молчание как знак невнимания, потому что, знай он, что Ланг прибыл на его землю, он тут же отправился бы туда, где его друг.

Мы также осмелимся утверждать, что знаем Ланга, хотя и никогда его не видели. Мы узнали о том, что он приезжает к нам как консул Соединенных Штатов, через день после того, как внучатый племянник Дорн покинул нас, и мы отправили послание, чтобы задержать нашего родственника, однако безуспешно. Мы знаем, что он относится к Лангу с линамией (это слово было мне незнакомо).

Мы не знаем, каковы обязанности Ланга, но наш дом — его дом.

Файна».

Внизу мелким, но резким, угловатым почерком черными-пречерными чернилами было приписано:

«Комната Джона Ланга готова для него.

Дорн XXVI».

Первым моим чувством было жгучее разочарование, но почти сразу вслед за ним пришло облегчение. Стало быть, они знали, что я — консул, но им даже не пришло в голову, что это обстоятельство могло как-то сказаться на моих отношениях с ними или с их родственником. И все же кое-что в письме требовало разъяснения. Был только один человек — месье Перье, — достаточно знавший островитянский, чтобы помочь мне. Я попрощался с Джорджем и отправился на поиски француза.

Он сидел у себя в конторе, куря трубку из верескового комля с прямо посаженным чубуком, и просматривал корректуру. Его ясные, умные светло-карие глаза с ласковым любопытством устремились на меня.

— Не иначе как кто-то из ваших соотечественников совершил убийство, — сказал месье Перье, заметив мое красное лицо и как бы напоминая о своем обещании помогать мне в дипломатических затруднениях.

— Пожалуйста, прочтите это, — я протянул ему письмо, — и растолкуйте мне кое-какие тонкости.

Месье Перье внимательно прочел послание Файны.

— Вы уже успели стать весьма почитаемой персоной, — сказал он наконец. — Вам никогда не встречалось слово тан-ри-дуун?

Буквально это сложное слово означало «обычай земного места», но общего его значения я не знал.

— Я понимаю только каждое слово в отдельности, — ответил я.

— А еще говорили, что читали Бодвина. Впрочем, не важно. Что, по-вашему, означает элаинри?

— Город, разумеется.

— А дословно?

— Место скопления людей?

— Скажите, знаете ли вы какой-нибудь другой язык, в котором слово «город» так образно передавало бы взгляд на него сельского жителя?

Я отрицательно покачал головой.

— А знаете ли вы, что даже горожане здесь не считают город своим домом?

— В общем, знаю. У Бодвина я читал, что горожане обычно имеют родственника в деревне, чей дом всегда для них открыт.

— Более того, — подхватил месье Перье. — У каждого горожанина есть такой дом, такое место. И оно одно для деда и для внука, причем вас не только всегда рады там видеть, но вы имеете право — официальное право — приехать туда и оставаться там столько, сколько захотите, с той лишь разницей, что, если вы пробудете там больше месяца, вам придется выполнять какую-либо работу. И вы можете приехать со всей семьей. В конечном счете все зависит от чувства меры и такта.

Месье Перье умолк.