Островитяния. Том второй

Человеку — птичье пенье отрада,
Птице — отдых на ветвях,
Корню дерева сок земной сладок,
Лишь земля сама собою жива.

Красота людские сердца питает,
Красота расцветает на стебле любви,
Человеков Он для любви сотворяет,
Лишь любовь сама собою жива.

Не обращая на мое присутствие абсолютно никакого внимания, он ковырял кончиком ножа верхушку опоры.

— Еще постоит, — сказал он наконец и пошел дальше, придирчиво осматривая поперечные жерди.

Слово «любовь» в песне Анора везде звучало как ания…

На следующее утро мы с Анором спустились к мельнице взглянуть на сложенные там столбы и жерди, причем Анор объяснил мне, как обращаться с пилой, если потребуются дополнительные материалы, добавив, что по уговору с Катлинами, жившими на другой стороне долины, Файны могли законно пользоваться мельничными механизмами.

Теперь, когда я тоже был одним из Файнов, мне было особенно приятно слышать это.

Затем мы проехали к мастерским, стоявшим вдоль дороги почти сразу за домами самого Анора и других арендаторов. Здесь Анор показал, как замешивается раствор, и я под его наблюдением зацементировал камень в стену. Потом, вооружившись жердями и гвоздями, пилой и молотком, я продемонстрировал свое умение чинить сломанные жердины.

— Ну, мне пора, — неожиданно сказал Анор. — Может, пока вы не слишком расторопны, но главному уже научились. Приезжайте к нам, когда у нас будут гости или когда хотите.

Погода стояла примерно такая, как в середине нашего сентября. Днем было тепло, как летом, хотя по воздуху чувствовалось, что лето прошло, да и ночи стали холодные. Жители долины старались поскорее собрать фрукты, которым угрожали заморозки.

Каждое утро я объезжал свои изгороди, возвращаясь к вечеру; на работу я шел пешком — Фэк был нагружен жердями, но обратно — чаще всего не спеша ехал верхом в холодных сырых сумерках.

Отправной точкой служил северный угол изгороди, и я медленно продвигался к югу — от опоры к опоре. Первые три-четыре дня изгородь шла лесом. Ковер из шуршащих под ногами листьев, влажно переливающийся в низких лучах утреннего солнца, ласкал взгляд, но к полудню, когда солнце поднималось к зениту и начинало припекать, листва, то тут, то там тронутая желтизной, смыкалась со всех сторон, закрывая видимость, и я торопился с работой, спеша покинуть уже ставшие знакомыми места. Да, жестоко поступил Дорн, посоветовав мне столь одинокое занятие в окружении мертвенно застывших деревьев с их бессмысленно лепечущей, бесцельно падающей листвой, усыпающей мшистую землю жухнущим покровом, и весь долгий день изгородь тянулась и тянулась перед моими глазами, в монотонном чередовании опор и жердей, каждая пядь которых требовала пристального внимания. Стук молотка громко разносился вокруг. Я разговаривал вслух, впервые на собственном опыте постигнув, как одиночество и непоправимое сознание утраты внушают человеку странные привычки, вплотную подводя его к черте, за которой лежит непостижимая область безумия.

Лорд Файн отбыл в столицу на собрание Совета. Брат лорда и его жена Мара, тихая престарелая чета, держались со мной вежливо, но отчужденно. Я рассказывал им, что успел сделать, где побывал. Они, в свою очередь, делились новостями о происходящем в имении. Год выдался хороший, разве что дождей было маловато. Посевы нигде не пострадали, но урожай оказался невелик. Старички не выказывали ни особого удовольствия, ни тревоги, ни радости, ни разочарования.

Как-то появилась Мара — взглянуть на мою работу, заодно прихватив и полдник. Было жарко, и видневшееся вдали стадо искало тени. Усадьба далеко внизу расплывчато проступала сквозь марево, словно придавленная к земле зноем.

Мара посоветовала мне перед едой сходить искупаться в пруду. Сын и дочь Ларнелов были примерно моими ровесниками, в семье Катлинов тоже подрастала молодежь, и в жаркие дни кто-нибудь из них обязательно ходил на пруд купаться. Не следует и мне так много быть одному.

— Мы все тут — добрые друзья, — слабо улыбнувшись, сказала Мара, и мне показалось, что она, как и все старики, думает, что молодые люди легко забывают свои печали в компании сверстников.

Мы устроились перекусить в тени старого дуба, и мне не только не было тяжело говорить с Марой — напротив, я без устали рассказывал ей о самых незначащих своих мыслях и происшествиях.

Я понимал, что прийти старушке было непросто — из-за возраста, да уж и слишком жаркий стоял день.

Когда лорд двадцать третьего марта вернулся с Совета, со дня моего пребывания у Файнов прошло две недели. Внешняя изгородь, огибавшая северный край поместья, была укреплена на расстоянии в полмили, и я был уверен, что сделал работу на совесть и теперь изгородь простоит еще много лет. Я похудел, загорел и обветрился, мышцы мои окрепли, хотя и ныли от усталости.