Островитяния. Том второй

Дон был хорошим вожаком, и рядом с ним никогда не покидало ощущение правильности того, что делаешь. Уже вполне свободно ориентируясь на перевале и в темноте, и в снегопад, мы обследовали места сигнальных костров, наблюдательную позицию и те тактически важные пункты, расположенные на склонах над ледником, где мы могли, укрывшись в относительной безопасности, поджидать отряды горцев, зная, что путь к отступлению — выше, в горы — за нами есть. Для меня это было настоящее приключение.

После полудня, когда осмотр позиций завершился, Дон сказал, что надо отправиться за дровами, и оглядел всех нас.

— Ланг — самый быстрый, — сказал он. — Мы пойдем с ним.

Я уже знал повадки страха: сначала он сковывает, парализует силы, потом перерастает в едва выносимое напряжение, однако вместе с тем обостряет внимание и все чувства. Дон не стал распространяться, сколь опасна наша вылазка. Половина опасностей была плодом фантазии, но что-то было вполне реальным; я заметил это по тому, как осторожно, с оглядкой движется Дон. С перевала мы спустились на лыжах и стали двигаться к северо-востоку от ледника, чуть ли не на каждом шагу останавливаясь, чтобы оглядеться. Время тянулось тем дольше, чем дальше и выше, позади нас, оказывалась сторожка. Наконец по одной из расселин мы спустились к краю лесной полосы, начинавшейся на высоте семи тысяч футов; акры и акры поваленных, умирающих деревьев — в основном старых, сучковатых, похожих на сосны, но не встречавшихся на островитянской стороне — тянулись перед нами. С помощью небольшого топорика и веревки Дон связал две охапки хвороста, между тем как я следил за голыми, хотя и изрезанными складками склонами внизу. За каждым выступом, за каждым камнем легко могло померещиться темнокожее лицо.

Во время долгого обратного подъема, выбиваясь из сил, с тяжелой ношей за плечами, я думал о том, что у страха глаза велики и, пожалуй, опасность была сильно преувеличена. Дон держался по-прежнему осторожно, однако уже не так, как при спуске. Горцы, сказал он, никогда не откажут себе в удовольствии подстрелить островитянина, оказавшегося по их сторону перевала, но только когда нет свидетелей и можно не бояться расследования; кроме того, в этих лесах никто не жил и разве что только готовящийся к набегу отряд мог заночевать здесь, а в такой час, когда быстро темнеет, немногие, кого следовало бояться, охотники-одиночки были уже далеко, спеша вернуться в селение.

В тот вечер, третий по счету проведенный в горах, чувствуя себя связанными общим делом, мы — Дон, Самер, Гронан и Ланг — держались уже вполне дружески, обсуждая наши обязанности и планы на будущее. Мой испытательный срок завершился, и я вместе с остальными был зачислен в дозорные ущелья Ваба. Из чего следовало, что теперь мне нужно обзавестись постоянным местом жительства, а стало быть, жить мне придется, вероятнее всего, в Верхней усадьбе, а не у Файнов. Вплоть до отъезда из Островитянии я мог считать это своей службой, мысли о путешествиях пришлось оставить: шесть дней я буду проводить в горах, а шесть — в усадьбе, работая с Эком и Аттом. Перемена была неожиданная и значительная.

Мы устроились на койках. Ночь выдалась морозная. Через шесть недель начнутся наши бдения. Дрова, которые я помогал собирать, горели в очаге, и я испытывал невольную гордость и был готов снова рискнуть отправиться для пополнения наших запасов в карейнские леса. Страх, подобно влюбленности, то отпускал, то охватывал меня с новой силой. Не опасайся карейнцы снежных заносов и лавин, они легко могли бы добраться до нас. Спуск в долину Доринга тоже был далеко не безопасен. Смогу ли я когда-нибудь держаться среди этих отвесных круч так же бестрепетно, как Дон?.. Но сегодня ночью страхи почти не тревожили меня. Наттана должна была поддержать мое решение вступить в отряд Дона, хотя и не могла не понимать, что, принимая его, я в определенной степени рассчитываю на нашу совместную будущность, поскольку мне придется теперь надолго осесть в Верхней усадьбе, под одной крышей с нею. Гордиев узел наших отношений не мог быть разрублен моим отъездом.

Пора полуправд и притворной дружбы прошла. Два пути лежали передо мной. Первый — словесными убеждениями и доводами попытаться склонить ее к мысли выйти за меня замуж, что было чревато либо полной неудачей, либо невыносимой ситуацией, которая неизбежно сложится между нами, если Наттана будет упорствовать. Другой, более рискованный, состоял в решительном действии — овладеть девушкой, пользуясь ее тягой ко мне, и завоевать ее окончательно и навсегда, едва лишь мы станем близки. Она могла отклонить мои притязания — что ж, я буду настойчив. Она могла не сдаться на волю победителя. Тогда это стало бы для меня окончательным поражением… Но, так или иначе, Наттана будет моей.