Островитяния. Том второй

Кровь оглушительно стучала в висках, румянец все ярче разгорался на щеках Наттаны. Я не мог отвести глаз от ее пылающих щек, от губ, чуть подрагивающих, дразнящих. Касаясь их своими губами, я и помыслить не мог, какими блестящими и глубокими окажутся ее вдруг такие близкие глаза, что я смогу наконец уловить ее нежное теплое дыхание, что губы у нее — такие упругие и шелковистые и что на какой-то миг все головокружительно прекрасное существо Наттаны станет моим. Я поцеловал ее, но вдруг ее губы сами крепко прижалась к моим, и ее поцелуй, более умелый, более проникновенный, чем мой, оставил частицу ее на моих губах.

Мы смотрели друг на друга, ресницы Наттаны на мгновение опустились, потом опять взметнулись вверх. Глаза ее были широко, как от боли, раскрыты, в глубине их мне почудился упрек. Она снова потупилась, и губы ее, которые я только что целовал, медленно разжались. Выражение муки мелькнуло на лице. Вся дрожа, она отвернулась. Я не стал удерживать ее. Быстро подойдя к скамье, она села, уронив голову, положив руки на колени.

Видя, как она мучается, я позабыл о дивном переживании. Я подошел, сел рядом; мелкая дрожь била ее. Я взял безвольную руку и накрыл сверху другой ладонью, ощущая ее тепло.

— Я не думал, что вы будете против, — сказал я, и собственный голос прозвучал непривычно. — Я испугал вас. Но я не хотел причинять вам боль.

— Ах, Джонланг! — Она закусила губу и отвернулась.

Знакомая обстановка мельницы неожиданно поразила меня: сложенные штабелем жерди, окна в инее, за которыми лежал заснеженный мир.

— Наттана, я не думал… — начал было я. Но слова и мысли равно ускользали от меня.

— Я тоже! — сказала девушка, и я почувствовал, как дрожит ее рука.

Только слова родного языка могли сейчас выразить мои чувства, но она не поняла бы их.

— Я не могу объяснить, Наттана.

— И не нужно! Давайте помолчим.

Мне хотелось, чтобы она снова взглянула на меня. Ее рука по-прежнему покоилась в моей ладони. Я закрыл глаза и крепко сжал ее. Едва возникнув, мысли путались, обрывались одна за другой.

— Вы так дороги мне, Наттана. Пожалуй, мне не выразиться иначе на островитянском.

— Я поняла, — прозвучал голос девушки.

Открыв глаза, я увидел плавный изгиб ее скулы. Рука ее, податливая, мягкая, все еще то и дело начинала дрожать, выдавая волнение.

— Удивительно, — сказал я.

Она обернулась ко мне:

— Вам тоже тяжело?

Я не задумывался над этим, но, пожалуй, она была права.

— Да, Наттана.

— Бедный Джонланг!

Она протянула мне вторую руку. Теперь каждый держал руки другого в своих.

— И бедная Наттана.

— Почему мы так мучаемся?

У меня перехватило горло от волнения и страха.

— Можно еще поцеловать вас, Наттана?

Она подставила мне губы, и на этот раз я обнял ее и долго не отпускал. Я понял, что Наттана разбирается в поцелуях лучше меня. Было сладостно пользоваться ее уроками, но горько — сознавать, что учителем ее был другой.

— Джон, дорогой Джон!

Лицо ее было очень близко, и колени наши соприкасались.

— Почему мы так мучаемся?

— Мучения могут быть сладостными…

— Неужели потому, что вы — чужой?

Это было чересчур. Я не выдержал, и слезы хлынули из моих глаз. Наттана подняла голову, губы ее искривились, стали некрасивыми, в глазах стояли слезы. Ее искаженное плачем лицо надрывало мне сердце, я покрывал поцелуями влажные, соленые от слез ее губы, щеки.

Страдания Наттаны, большие, чем мои, грозили тем, что я могу потерять ее в любую минуту. Я крепко прижал ее к себе, не переставая осыпать ее поцелуями.

— Мучения могут быть сладостными, Наттана… Могут, поверьте!

— Нам надо подумать, — сказала девушка.

— Да, но я не могу.

— Но мы должны.

— Да, конечно.

— Нет смысла думать о наших чувствах, лучше подумаем о том, что нам делать.

И снова меня охватили отчаяние и страх, которые я заглушал объятиями и поцелуями.

Наконец мы оба обессилели…

— Наттана, уже совсем стемнело.

— Я видела, что окна стали странно голубыми.

— Как необычно, что мы здесь, Наттана.

— На мельнице?

— В Островитянии… Впрочем, я не знаю, где я.

— О, мой Джонланг! — Она обняла меня.

— Наттана, дорогая, но как же наш огонь? Угли уже дотлевают.

— Мы можем развести его снова.

Я не раздумывая встал. Все кругом закружилось, но это чувство быстро прошло. Я снова был Джоном Лангом, со своими сомнениями и проблемами.

Ощупью набрав еще опилок и горбыля, я осторожно положил их на тлеющую золу. Фигура сидевшей на скамье Наттаны была едва различима. Нет, мы не просто целовались, теперь я это понимал. Мы были ближе, чем просто целующаяся парочка. Я не помышлял о близости, однако мои руки ласкали ее бедра, а мои пальцы, даже не дотрагиваясь до ее грудей, чувствовали их округлую упругость.

Я подул на угли… Стружка занялась.

— Сколько времени до ужина, Наттана?

— Я сама все соображаю.

Мы рассмеялись.

— Полагаюсь на ваше чувство времени, Наттана.

— Оно в порядке, Джон. Еще рано.

— Интересно, приехал ли Дорн.

— Да, он уже, должно быть, дома.

Образ Дорна на мгновение живо встал передо мной. Он был так близко, что почти мог окликнуть нас.

Пламя в очаге разгоралось.