Островитяния. Том второй

— Что вы имеете в виду под Разминувшимися Желаниями?

Девушка взглянула на меня с удивлением:

— Но… если я хочу чего-то потому, что этого хочется вам, а вы хотите того же, если этого хочется мне, и каждый из нас готов поступить так-то или так-то только затем, чтобы сделать другому приятное, — значит, наши желания не совпадают. И если мы оба настроены так, мы наверняка не решимся ни на что! Вы ведь не говорили, что хотите сделать что-то просто потому, что вам этого хочется.

— Вы тоже.

— Однако я думала, что в одном мы с вами согласны. Думала… пока не рассердилась.

— Мне хотелось пойти куда-нибудь вместе с вами, Наттана, все равно куда.

— Мне тоже! Я полагала, что смогу решить, что мы будем делать, и, наверное, мне и следовало решать, ведь вы мой гость… Но, Джонланг, вы просто не представляете, что творилось у меня в голове!

— Что же, Наттана? — спросил я, поднимаясь и подходя к ней.

— Ах, все то же.

Она отступила, воскликнув:

— Если вы поцелуете меня, я закричу, но вовсе не потому, что мне этого не хочется.

Я воспользовался первым, что пришло в голову, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.

— Давайте все же на что-то решимся. Я хочу пойти к озеру, попробовать коньки. Пойдете со мной?

— С удовольствием.

— Но рано или поздно я поцелую вас, Наттана.

Она отшатнулась, прижавшись к полке над очагом, словно я собирался ударить ее.

— Чего вы от меня хотите? — воскликнула она. — Скажите наконец! Ах, я не могу… Вы хотели приехать, вы настаивали, я знаю. И вы хотите поцеловать меня. Значит, именно этого вы хотите на самом деле?

— Я хочу этого… — начал я, запинаясь.

— Давайте выясним все до конца. Когда-нибудь так или иначе придется. Это все, чего вы хотите?

Как было вымолвить? Все цвета в комнате словно потускнели.

— Я хочу вас, и уже давно.

Девушка нахмурилась, закусила губу:

— И я хочу вас.

Снежный наст за окном холодно белел в бледных лучах солнца.

— Что же нам делать, Джонланг? Теперь вы понимаете, почему не должны целовать меня? Для меня это невыносимо. По-моему, либо все, либо ничего. Но если даже ничего, я все равно надеюсь остаться вашим другом. Но что думаете вы? Достаточно ли вам будет, если когда-нибудь вы поцелуете меня?

Неужели моя страсть была не так сильна, как ее?

— Если большее невозможно, я хочу хотя бы поцеловать вас.

Она хотела было что-то сказать, но побледнела и промолчала. Потом повернулась и пошла к дверям.

— Куда вы, Наттана?

— Мы идем на озеро.

Похоже, после бури мы наконец оказались в тихих водах, измотанные, несколько растерянные и все же счастливые. Перья облаков стали плотнее, гуще, и бледный свет едва сочился сквозь них. По прогнозам Наттаны, должен был пойти снег — тогда потеплеет. Она надела гетры, бриджи и накидку из плотной ткани, напоминавшую куртку лесоруба, но с капюшоном, который она изредка поднимала. Словом, экипировка у нее была больше по погоде, чем моя.

Спускающийся к озеру обрыв был буквально в двух шагах. Ровная белоснежная поверхность простиралась на пять миль к востоку — туда, где высился скальный портал, отмечавший начало обитаемой части долины. Скалы эти никогда не терялись из виду, черные, неизменные, огромные даже на расстоянии в десять миль.

Спустившись к эллингу, мы ступили на лед озера. К югу, востоку и северу тянулись великолепные, густые леса.

Я вспомнил, как, катаясь летом по озеру, подумал, что это место могло бы превратиться в замечательный летний курорт, однако сейчас не решился повторить свои соображения вслух, чтобы не напоминать Наттане о чем бы то ни было, связанном с Америкой. И все же наши бесконечные мучения — мучения, уже наполовину не столь болезненные, ибо мы знали теперь, что хотим одного и того же, — могли разрешиться только в одном случае: если бы Наттана изменила свое отношение к американской жизни и стала моей женой. Но мне не хотелось говорить об этом сейчас, потому что нам было так хорошо вместе. Мы любили, и любовь наша была взаимной.

Прочный наст скрывал скованную льдом поверхность озера, мы шли, на каждом шагу проваливаясь в снег дюймов на пять, но даже если бы лед и удалось расчистить, для катания на коньках он явно не годился. Но Наттана не сдавалась: лед мог временами оттаивать, сказала она, а потом вновь замерзать у более теплого южного берега, хотя остальная часть и находилась под снежным покровом всю зиму. К этому-то берегу, находившемуся в двух милях, мы и направились. Снег хрустел и проваливался под ногами, сохраняя, однако, определенную упругость, отчего идти было легко. Казалось, мы плывем по морю в штиль.

Лицо Наттаны снова обрело безмятежное выражение, и, хотя ее щеки и нос покраснели от мороза, я любил ее не меньше. Это была истинная любовь, ведь глубже всего она проявлялась в самых простых вещах.