Островский. Драматург всея руси

– Если вы уничтожите разовые, то какая охота будет большому актеру играть маленькие роли? Покойный Шуйский великолепно шутил: «Что за чудная роль в «Горячем сердце»! Слов у меня почти нет, закину удочку и тридцать пять рублей вытащу». Заставьте же вы без разовой системы сыграть кого-нибудь то же самое, и вы увидите, что вам швырнут роль. Немец дорожит репутацией. Если он будет отказываться от ролей или прослывет лентяем, то его ни один порядочный антрепренер не возьмет, да и от товарищей услышит то, чему не обрадуется. Я весь век при театре. Без ошибки могу вам перечесть все пьесы, какого числа они шли, и все бенефисы. Я тоже в хороших отношениях с артистами, но умею отделить актера от человека.

Большинство из них люди прекрасные, а как вдохнут театрального воздуха и газом запахнет, словно туман найдет на всякого.

Наконец наступила пора осуществить реформы. В комиссию для пересмотра театрального положения назначены были Островский, Потехин и Аверкиев. Потехин был, так же как и Островский, завзятый друг актеров. Аверкиев же иначе смотрел на дело, но два голоса его сотоварищей пересилили, и разовая система была уничтожена. Еще большей ошибкой было со стороны Островского допустить назначение Потехина управляющим труппою с уполномочием установить актерское вознаграждение артистов. Алексей Антипыч, желая заслужить благорасположение артистов, стал делать вычисления получаемых окладов, измерил эти цифры в гораздо большем размере, чем они существовали на самом деле, и назначил огромные оклады. Но тут Островский уже ничего не мог сделать. Противоречить Потехину значило вооружить против себя артистов.

Первое время Островский ликовал, что он сверг режиссерскую власть и освободил артистов от произвола, но скоро сам раскаялся в своем заблуждении. То, что случилось при постановке его пьесы «Сердце не камень», было жестоким ударом доверчивому реформатору. Артистка Ф‹едотова Г. Н.›, бывшая до того времени одной из самых сговорчивых актрис, получая 12. 000 в год жалованья, резко изменилась и жестоко поступила с автором. Мало того что она третировала роль на репетициях, а сыгравши ее три раза, совсем вышла из пьесы. Роль передали другой актрисе, но публика не признала такой замены, и пьеса за отсутствием сборов снята была с репертуара. Разовые сказались.

«Без вины виноватые» в Ярославском театре им. Ф. Г. Волкова

Когда я вскоре после этого пришел к нему, он сидел сумрачный и бледный.

– Кума-то, кума-то какова?.. отказалась. С лишком год работы и четыреста рублей.

Мне очень хотелось напомнить ему, что в этом он сам виноват, но по его тону было видно, что к нему уже пришло позднее раскаяние. Так как у всякого крупного деятеля всегда есть приспешники, то и у Островского было их немало, а эти господа всегда способны оказать медвежью услугу. Один из них, придя Александру Николаевичу, с негодованием заявил:

– Вчера в театре «такой-то» и «такая-то» громко заявляли, что дирекция права, не ставя пьес Островского. Мы выросли из них.

Александр Николаевич с горечью улыбнулся и вскользь заметил:

– Какие же они большие.

Все эти уколы не могли не действовать на больное сердце и не ухудшать его состояния.

Упомянутый случай с «Горячим сердцем» был не единичный, но Островский не признавал себя неправым, а утверждал:

– Теперь не хорошо, потом будет лучше.

При этом давнишняя мысль о театральной школе более и более занимала его.

– Нужно создать новых людей с новыми взглядами и с новыми правилами, тогда и мы станем другими.

Наконец влияние брата, бывшего видным государственным деятелем, оказалось всесильным, и Островский был назначен заведующим репертуаром московского Малого театра. Это было истинною радостью для всех. Театр ожил. Там стало словно светлее. Когда за кулисами появилась могучая фигура любимого автора, все стремились к нему поздороваться как с истинным другом искусства; зато Черневский, хотя и старался быть подобострастным, но с желчью посматривал на своего счастливого победителя.

Работал Александр Николаевич очень много, но о своем творчестве у него не было и речи, и когда кто-нибудь вспоминал о нем, то Островский отшучивался:

– Нет, довольно, а то опять хватишь «Не от мира сего».

Эта пьеса была его последней работой, написанной до назначения его начальником репертуара. И она была уже не творчество, а, если можно так выразиться, потугами на творчество.

Вместо этого он всецело отдался идее создать школу, в которой властвовало бы одно только искусство. Когда кто-нибудь из нас приходил в экзаменационное время, он приглашал сесть к столу и любил, если задавали девочкам вопросы. Когда мы замечали, что они конфузятся, он говорил:

– Пусть привыкают. Актриса должна быть смелой.