Острые предметы

Я проснулась в третьем часу дня; живот крутило от боли, челюсть ныла, – видимо, я скрежетала зубами все пять часов, пока спала. Проклятый наркотик. Эмме тоже было несладко – это я поняла, увидев на ее подушке маленькую горку ресниц. Я собрала их в руку и растерла пальцем. Они были твердыми от туши, и у меня на ладони осталось темно-синее пятно. Стряхнула их в блюдце на прикроватной тумбочке. Потом пошла в ванную, где меня стошнило. Я всегда отношусь к этому спокойно. Помню, когда меня рвало в детстве, мама ласково говорила, придерживая мне волосы: «Пусть из тебя выйдет вся эта дрянь, моя милая. Старайся вывести ее из себя всю, до конца». Поэтому теперь я даже радуюсь, чувствуя позывы, слабость, горечь во рту. Не стоит и удивляться – так и есть.

Вернувшись в комнату, я заперла дверь, разделась догола и снова легла в постель. Головная боль отдавала в ухо, ныли шея и спина. Живот крутило все сильнее; челюсть болела так, что рот не открыть; рану на ноге пекло огнем. Кровь шла до сих пор – вся простыня была в пятнах. С той стороны, где лежала Эмма, тоже – светлые брызги там, где грудь, темное пятно на по душке.

Сердце билось как шальное, я дышала с трудом. Знает ли мама, что случилось? Необходимо это выяснить. Видела ли она свою малышку Эмму? Что мне теперь грозит? Меня охватил панический ужас. Сейчас случится что-то страшное. Несмотря на этот параноидальный бред, я понимала: после приема наркотиков у меня в крови упал уровень серотонина, и мне все виделось в мрачных красках. Я твердила себе это, но тут же зарыдала, уткнувшись лицом в подушку. Совсем забыла об убитых девочках, дурная голова, даже ни разу не вспомнила ни об Энн, ни о Натали. И что еще хуже, я предала Мэриан, заменив ее Эммой и не пожелав с ней разговаривать во сне. Это не предвещает ничего хорошего. Я плакала, испытывая такое же чувство облегчения, очищения, как при рвоте, пока моя подушка не намокла, а лицо не распухло, как у пьяницы. Потом дернулась дверная ручка. Я постаралась успокоиться, погладив себя по щеке, в надежде, что посетитель уйдет, если я буду молчать.

– Камилла, открой.

Мамин голос, но не сердитый. Просит открыть – не требует. Уговаривает. Я молчала. Ручка дернулась еще, потом еще. Стук. Затем звук удаляющихся шагов и тишина.

«Камилла, открой».

Вспомнилось, как мама сидит на краю моей кровати, держа передо мной ложку с сиропом, от которого исходит кислый запах. От ее лекарств мне всегда становилось хуже, чем прежде. Слабый желудок. Не настолько, как у Мэриан, но все же слабый.

Ладони покрылись испариной. «Лишь бы она больше не приходила». В голове мелькнула еще одна картинка: Карри – один из его паршивых галстуков болтается на животе – врывается в комнату, чтобы меня спасти. Уносит меня на руках в свой прокуренный «форд таурус». Эйлин гладит меня по волосам. Едем в Чикаго.

В замке повернулся ключ. Не знала, что он у мамы есть. Она вошла с самодовольным видом, подбородок, как всегда, гордо поднят, ключ свисает с руки на длинной розовой ленте. Мама была в бирюзовом сарафане, держала в руках пузырек хирургического спирта, пачку салфеток и шелковистую красную косметичку.

– Привет, моя маленькая, – сказала она и вздохнула. – Эмма рассказала, что с вами произошло. Бедные мои малышки. Она все утро просидела в туалете. Ей-богу, мясо сейчас есть опасно, кроме того, что производится у нас на ферме, – хоть и самонадеянно это звучит. Эмма говорит, это все, вероятно, от курицы?

– Наверно, – ответила я. Мне оставалось только поддержать Эмму, что бы она ни наплела. Я понимала, что сестра скорее выкрутится, чем я.

– И надо же было упасть в обморок прямо на нашей лестнице, у меня под носом, пока я спала. Какое несчастье! – продолжала Адора. – Ты видела ее синяки? Можно подумать, она с кем-то подралась.

Как только мама на это купилась? Она слишком хорошо разбиралась в болезнях и ранах, поэтому поверить этому могла только в том случае, если сама этого хотела. Теперь она приготовилась меня лечить, а я была слишком слаба и несчастна, чтобы ей противиться. Я снова заплакала, не в силах себя сдержать.

– Мне плохо, мама.

– Знаю, деточка.

Она сбросила одеяло, оголив меня целиком одним ловким движением, а когда я инстинктивно закрылась руками, она взяла их и твердо положила вдоль моих боков.

– Камилла, я должна тебя осмотреть.

Взяв меня за подбородок, мама повернула мою голову влево и вправо, оттянула вниз нижнюю губу, как будто осматривая лошадь. Потом медленно подняла мне руки, ощупала подмышки, шею – не увеличены ли лимфоузлы. Знакомые процедуры. Она положила руку мне между ног, быстро и профессионально. Так проще определить, нет ли температуры, как она всегда говорила. Потом медленно и легко провела прохладными руками по моим ногам и вонзила палец прямо в открытую рану на лодыжке. От боли у меня в глазах вспыхнули зеленые огни, я непроизвольно подогнула ноги под себя и отвернулась от нее. Воспользовавшись моментом, она стала ощупывать мне голову, пока ее палец не уткнулся в рану на затылке.

– Потерпи еще чуть-чуть, Камилла, скоро закончим.