Острые цветы

Со всех сторон крик. Куда ему ползти? Как вытащить её из ловушки? Где холл? Стоя на коленях, Яков видел перевёрнутые столы и мерзкие, чудовищные линии, бегущие по направлению к нему. Он попытался подняться, Марьяна невозможно оттягивала руку, лишая сил и последней возможности к бегству, его колени отказывали, а дверь в холл была так далеко.

Он разжал руку. Его жене помочь уже было нельзя, а он не хочет умирать как та собака, труп которой он даже не увидел. Ему нужно сохранять тишину, всего лишь прикусить язык и не издавать звуков. А ещё нужно добраться до лыжных палок, и тогда всё станет просто замечательно.

***

Он приходил в сознание скачками. Отчего-то ему не хотелось пробуждаться, ему казалось, что тягостный сон, в котором пребывает его сознание – это благодать, по другую сторону которой его поджидает что-то страшное. Давид отдалённо чувствовал боль, его правая нога не давала ему покоя, как будто кто-то постоянно обливал её кипятком и сыпал солью. Чесалось. Зудело. Но слишком далеко, чтобы он мог дотянуться. Ему не хватало длины рук добраться до ступни, а назойливое жжение всё активнее проникало в его сновидение, грозя вывести его из него в реальный мир.

Ему не хотелось. Давид помнил холод и сырость, но сейчас ему было тепло. Хорошо. Пусть так и будет, пусть его сновидения продолжаются. Однако даже в бессознательном состоянии мозг продолжал посылать ему тревожные сигналы. Что с ним стало? Почему в правой ступне такие неприятные ощущения? Откуда взялся этот сон, так не похожий на обычное забвение? Он помнил зимний лес и лыжную трассу – это было приятно. Он знал, что на пассажирском сидении его автомобиля лежит сумка с сухими вещами и небольшой термос с бадьяновым чаем – это было чудесно. Но были и десять километров, которые Давид собирался проехать… Было воспоминание о большой скорости, игривом ветре и маленьком корпусе лыжной базе, к которому он спускался… Дальше воспоминания словно блокировались. И ему абсолютно в равных пропорциях хотелось и не хотелось узнать, что приключилось во время злополучного спуска.

Хлопнула дверь. Звук реального мира вплёлся в туман беспокойной дремоты. Нет! Ещё слишком рано! Он не хочет просыпаться! Ему здесь нравится, и он не хочет возвращаться к боли!

И он бы снова заснул, ушёл бы на прежнюю глубину и забыл про внешний мир, но следом закричала женщина, не оставив ему никаких шансов остаться по ту сторону реальности. Глазам потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к яркому освещению – солнечные лучи из широкого окна падали ему прямо на лицо. Потолок над ним не был незнакомым, он оказался непривычным, да и само место его пробуждения вызывало достаточно знакомые ощущения. Давид понял, что лежит на скамейке в холле лыжной базы. Он успел заметить, как один незнакомый ему мужчина вбегает в столовую, откуда и доносились женские крики, второй мужчина собирался последовать в том же направлении, но, увидев пробуждение Давида, замер в нерешительности возле него.

А вот это лицо было ему знакомым. Давид хоть и не знал Георга, не мог не замечать его на лыжной базе, они имели привычку здороваться друг с другом в тех случаях, когда пересекались. Дворник сразу вернул ему память, и на Давида нахлынули воспоминания, от которых он старался спрятаться. Десятикилометровый круг, последний спуск, резкое падение и боль, которая сразу же обнаружила себя. Она никуда не уходила, она терпеливо дожидалась его, когда он, наконец, выйдет из обморока и вновь сможет её чувствовать.

Давид сел и смахнул с ног пропитанную кровью жилетку, у него не было правой ступни, у него действительно не было ступни. Заждавшаяся боль сжала его ногу в тисках, а в животе полнился силой крик.

– Где? Где моя… – Давид пытался выдавить слова, но их смыло потоком дикого вопля.

С рёвом раненого бизона он откинулся назад и даже не заметил, что сильно ударился головой о подлокотник скамейки. Боль грызла и разрывала его на части, ему хотелось хоть немного облегчить страдания через вопли.

Георгу пришлось подхватить его, когда лыжник чуть не выпал со скамейки. События развивались слишком быстро, он не успевал ни о чём подумать, но на подоконнике стояло несколько пузырьков с обезболивающим, как можно скорее нужно было достать таблетки и дать лыжнику, пока не стало слишком поздно.

Георг с опаской покосился на близкое окно, а затем попытался прикрыть рукою рот извивающему Давиду. Одной ладонью он пытался нащупать его губы, другой тянулся к пузырькам.

– Не кричите. Не кричите, пожалуйста. – Он чувствовал, что и сам в скором времени начнёт кричать от безысходности, от того, что абсолютно ничего не может поделать. Давид дёрнул рукой и смахнул на пол приготовленные баночки. На подоконнике осталась только одна, откатившаяся в самый дальний угол.