Острый нож для мягкого сердца

Внук был вором, недостойным ее любви. После того как он убрался, жизнь ее протекала в общем-то счастливо. Сергей Петрович оставил мысли о самоубийстве и поселился с Аполлинарией. Днем они спали прерывистым сном стариков, а по ночам он выходил вместе с ней на дежурство. Она вязала, он читал вслух. Его больше не интересовала религия: теперь он предпочитал книги о путешествиях. Консьержка считала петли. В разговорах они никогда не возвращались к тому событию, которое соединило их. Они не упоминали ни имени Тихона, ни того, что он подсыпал им в чай снотворного, ни кражи. Они знали, что живет он у случайных знакомых, переходя из дома в дом. Чтобы избежать суда, сами выплатили сумму, что он украл, хотя им пришлось продать почти все, что было у консьержки.

Она сохранила только одну фотографию Тихона, заложив ее в книгу. На снимке он был семилетним. Иногда она украдкой раскрывала том и вынимала карточку, держа ее перед собой в вытянутой руке. Сесть, положить фотографию на стол, смотреть на нее долго показалось бы ей предательством по отношению к Сергею Петровичу, да и к самой себе. Высокие скулы и острый нос затмевали в лице ребенка черты матери. Но все-таки Марина проступала в нем, в веснушках, в коротких мочках ушей, круглом подбородке. «Как странно, что те, кого мы кормили и купали, вырастают в незнакомцев», – думала Аполлинария.

Если сухой ветер колол лицо песчинками, она вспоминала, как возила внука на экскурсию в старую крепость. Ему было лет семь или восемь, как на фотографии. Она почти не помнила ни самой крепости, ни того, что говорил экскурсовод. Крепость осаждали кочевники, но она не желала сдаваться. Тогда они забросили через стену тела умерших от болезни, и корабли, покинувшие на следующий день гавань, увезли отсюда с собою чуму, погубившую пол-Европы. Аполлинария совсем забыла бы об этой поездке, если бы не одна вещь: в этот день они с Тихоном обменялись жалостью.

Уже тогда он был скрытным. Когда они сели в автобус, Тихон, в отличие от других детей, не проронил ни слова. Он отвернулся к окну и наблюдал за дорогой. Консьержка предпочла бы, чтобы он кричал иногда, как мальчишка на соседнем сиденье: «Вон – смотри – мотоцикл! А вон – смотри – ослик!» Но Тихон молчал. Через полчаса он повернулся к ней: «Меня тошнит».

Хватаясь за поручень, чтобы не упасть, Аполлинария подошла к водителю: «Пожалуйста, остановите автобус. Моего ребенка тошнит». Шофер смотрел на нее, как будто не веря. Люди часто гадали, кем она приходится Тихону: слишком стара для матери, молода для бабушки, слишком сдержанная, кто ее разберет. Наконец водитель остановился.

Аполлинария вышла вместе с Тихоном и держала за плечи маленькое, скорчившееся тело, пока его рвало. Поднимаясь с колен, он оперся на ее руку. Она поспешно согнала с лица жалость, потому что иначе он немедленно отпрянул бы. Глаза его были усталыми, и только. Он позволил подвести себя к автобусу. Прежде, чем опять отвернуться к окну, он еще несколько секунд смотрел на нее, а она на него. Это был чуть ли не первый раз в жизни, когда они обменялись прямыми взглядами.

Поднимаясь по крепостным лестницам, подходя к краю стены, она снова брала его за руку. Но детская ладонь потела, и Аполлинария поняла, что Тихон делает над собой усилие, чтобы не вырваться. Она отпустила его. Те, кто были вокруг, нагибались и поднимали что-то с земли, торжественно выкрикивая: «Я нашел кусочек стены! Черепок от горшка!» Аполлинарии тоже захотелось найти что-нибудь. Как девочка, она перебегала с места на место и шарила глазами по земле. Она была близорука и полна фантазий. Ей виделись серебряные монеты, осколки мозаик. Когда же она подносила к глазам найденный предмет, он оказывался простым камнем, и она с досадой откидывала его в сторону. Тихон не отходил от нее, внимательно рассматривал все, что она подбирала, но, когда видел разочарование у нее на лице, поспешно говорил: «Хороший камешек! Не выкидывай!»

Аполлинария удивленно смотрела на внука подслеповатыми глазами. И прежде, чем он отвернулся, она успела прочесть на детском лице жалость.

гильермо

Тихон подошел ближе, чтобы рассмотреть черты человека в полумраке магазина. Он едва доходил Тихону до груди. Слезящиеся глаза и морщины делали его похожим на старика, хотя ему было, наверно, не больше тридцати пяти. Он поигрывал чем-то, может быть ножом в чехле, подумал Тихон. Он не мог поверить, что это его отец, и не понимал, как обратиться к незнакомцу – боялся, что тон его покажется грубым или фамильярным. Тихон ждал, что тот заговорит первым. Но мужчина молчал и пристально его разглядывал – как будто видел в темноте намного лучше, чем Тихон. Обернувшись на внезапный звук голоса, Тихон заметил, что продавщица вставила в волосы красный цветок.

– Это сеньор Гильермо, – сказала она. – Он знает, где ваш отец. Сеньор Ортис ушел к индейцам. Гильермо вас туда отведет.

Человек сказал что-то, но Тихон не разобрал, что.

– Если вы договоритесь о цене, – добавила продавщица со значением.