Освещенные окна

Вражда вспыхнула острая, нешуточная и сразу же стала укрепляться, развиваться. Уже не казалось странным (как это было сначала), что можно ненавидеть такого-то за то, что он думает иначе, чем ты. «Да, можно и должно, — сказал мне,однажды Толя, — конечно, в том случае, когда спор идет не о пьесе «Соколы и вороны», а о судьбе России». Но кадетов ненавидели не только за то, что они Думали о судьбе России иначе, чем мы, но и за то, что они каждое утро маршировали на своем плацу, как будто ничего не случилось. Толя был неправ — ненависть таинственно захватывала и то, что не имело к политике никакого отношения.

Военный строй входил в программу кадетского корпуса и был так же обязателен для них, как для гимназистов — латынь. Впрочем, латынь отменили еще до конца учебного года, и я был, кажется, единственный из гимназистов, который выступил на общем собрании двух пятых классов с энергичной защитой этого предмета.

Помню, что Борода, который все еще был нашим классным наставником, вошел в класс, когда собрание было в разгаре, и, устроившись на задней парте, выслушал мою речь. На другой день он вызвал меня и сказал: «Посмотрим, как некоторые ораторы на практике осуществляют свои теоретические взгляды». Он поставил мне тогда пятерку, хотя, отвечая Цицерона, я сделал две или три ошибки. Это значило, что и в году у меня будет пятерка по латыни — честь, которой удостаивались до сих пор только поляки.

На другой день Алька, который нехотя соглашался со мной, что латынь нужна или, по крайней мере, небесполезна (он собирался на медицинский), сказал, что пятый «а» собирается устроить мне «темную», потому что я — «ханжа и подлиза».

У нас почему-то не было последнего урока, но я остался — решил явиться в пятый «а» и потребовать объяснения.

Почему с такой остротой запомнилась мне эта, в сущности, незначительная история? Потому что впервые в жизни я был оклеветан? Или потому, что в ней были черты, тогда еще не разгаданные и впоследствии заставлявшие меня мысленно к ней возвращаться?

Алька не ушел, хотя я уверял его, что не боюсь, — и действительно не боялся. Он остался со мной, справедливо рассудив, что хотя мне едва ли устроят «темную», но фонарей Могут наставить — и немало.

Мы влетели, едва прозвучал звонок, почти столкнувшись с преподавателем (кажется, это был Остолопов). Я вскочил на кафедру, а перед кафедрой встал Алька, крепко сжав кулаки и расставив сильные ноги.

…Мы выбрали неудачную минуту — все собирали учебники, торопились домой, — и свести счеты с клеветниками не удалось. Я начал горячо, меня послушали минуты две-три, а потом стали выходить из класса.

Только Д., высокий белокурый мальчик с длинным холодным лицом, аккуратно складывая книги и затягивая их ремешком, отпустил по моему адресу язвительное, но такое же вялое, как он сам, замечание. Я не сомневался в том, что именно он назвал меня «ханжой и подлизой». Пожалуй, он мог предложить и «темную», однако, если бы меня избили под шинелями, сам остался бы в стороне, ловко выскользнув из небезопасной затеи.

3

Гулянье, которое ДОУ устроило в Летнем саду, прошло с успехом, в пьесе «Нищие духом» Невежина выступил известный артист Горев, и всем понравился дивертисмент с лотереей-аллегри и «цыганским шатром», в котором наши барышни, одетые цыганками, гадали на картах и предсказывали судьбу по линиям рук. Не помню, много ли удалось выручить «для кассы взаимопомощи», но теперь мы могли снять помещение — и немедленно сняли пустовавшую лавку напротив колбасной Молчанова.

Собраний было много, и припомнить, чему они были посвящены, невозможно. Но о чем бы мы ни говорили, в каждом серьезном выступлении чувствовалось желание участвовать в обсуждении того господствующего вопроса, который решался тогда на всем пространстве России, на фронтах и в тылу: как и зачем жить и как открыть возможность нового — достойного и разумного существования?

В «Псковской жизни» появилась статья «Гибель революции»:

«Но вот прошли три месяца, и мы с ужасом и недоумением убеждаемся в том, что вся революция пропитана ядовитыми соками охлократии, демагогии, глупости и бездарности. Надоело говорить о том, что невероятный произвол, грубейшее насилие, система террора, господствующая сейчас в России, не могут внушить ничего, кроме ужаса и отвращения».

Это было нападение справа, и наши правые, во главе с князем Тархан-Моурави, немедленно поддержали статью.

О, какой шум поднялся в нашем ДОУ! С какой неотразимой убедительностью опрокидывали мы наших противников на обе лопатки! Как язвительно высмеивали нытиков, испугавшихся «охлократии». Что такое «охлократия»? Выродившаяся демократия! А наша демократия искренне и энергично занята поисками новых форм своего существования.