Освобождение

Леха только кивнул, и отряд бородачей исчез в облаке пыли.

Почти целый день карфагенское войско шло, не встречая на пути никакого сопротивления, и это немного беспокоило Чайку. Он предпочитал знать, где враг и чем он занят. Поэтому Федор решил кое-что предпринять, чтобы прояснить обстановку. Для начала он приказал Демофонту выделить целых двести человек и отправил их обходным путем вдоль гор на соединение с армией Филиппа. Если македонский царь уже прошел этот участок, то посланцы быстро найдут его и вернутся с новостями. Если же на пути их встретится враг, то двести тяжеловооруженных катафрактариев это все же достаточно мощный отряд, чтобы кто-нибудь из них, даже попав в западню, вернулся назад.

Затем Чайка услал самого Демофонта, который не меньше Ларина рвался в бой, вперед, в глубокую разведку. Македонцам надлежало двигаться вперед до тех пор, пока не появится враг или стены самого Ферма. Правда, зная Демофонта, Чайка все же оставил в авангарде триста всадников под командой его заместителя. Они то и дело маячили на холмах впереди, осматривая все попадавшиеся по пути населенные пункты, но не слишком отклоняясь от дороги. Тяжеловооруженные македонцы вообще не стремились обшарить все холмы вокруг. Уверенные, что враг давно отступил, они позабыли о ночном нападении у реки и выполняли приказ спустя рукава, вновь перейдя в относительно беспечное настроение. Но Федор пока не был в этом так уверен. За день он заметил пару раз небольшие отряды конных разведчиков, появлявшиеся на далеких холмах и наблюдавшие за продвижением его корпуса. Поэтому отправил туда скифов.

— Эх, мне бы Угурту сюда с его нумидийцами, — даже вздохнул он вслух, посетовав на жизнь ехавшему возле него Кумаху, — скифы это хорошо, но их слишком мало. А как бы мне сейчас пригодилась легкая конница.

Но приходилось обходиться тем, что есть. Справедливости ради, Федор должен был признать, что сражение на реке Ахелой не слишком отразилось на боеспособности его армии. Девять слонов и мощный обоз неуклонно приближались к столице этолийского союза. Во избежание внезапных нападений на обоз с тыла он еще усилил охранение, прибавив морпехов к хилиархии, в которой служил Летис. А слонов погонщики теперь держали постоянно в «боевом положении». Животные, лишенные поклажи, несли на себе башни с лучниками и были готовы отразить любое нападение и даже атаковать, если потребуется. Все-таки армия уже далеко вклинилась на вражескую территорию, с каждым часом приближаясь к цели.

До вечера не произошло ничего интересного, и Федор уже готов был поверить Демофонту, что Ликиск сбежал в Ферм. Однако, когда пришло время становиться на ночлег, недалеко от очередной деревни, произошло новое нападение на обоз. Сначала откуда-то сбоку, словно из-под земли, в небо взметнулись горящие стрелы, обрушившись огненным градом на обоз и напугав слонов. Затем из узкой балки выскочил отряд пехотинцев, человек сто пятьдесят, и бросился в атаку, отчаянно пытаясь прорваться к повозкам.

Несколько телег загорелось, но их тут же потушили. Слонов погонщики быстро утихомирили. А боевое охранение встретило эту атаку сомкнутыми рядами и ощетинившись копьями. Однако, когда стало ясно, что это не мощный удар, а нападавших была всего лишь горстка, ответным ударом пехотинцы Кумаха уничтожили всех. Это был короткий и жестокий бой, во время которого все нападавшие были заколоты или разрублены на куски. Когда все было кончено, Федор прибыл на место битвы в сопровождении перебежчика-этолийца и десяти солдат с факелами. У него появилось смутное предчувствие, которое он захотел немедленно проверить. Уж больно неистовым было это нападение и слишком мало было людей у командира этолийцев, чтобы оно оказалось тщательно спланированным. Гораздо больше это походило на жест отчаяния, в котором угадывалось желание подороже продать свои жизни в борьбе за родину. Похоже, это были остатки отряда Ликиска, благодаря быстрому продвижению карфагенян неожиданно попавшие в окружение. А если так, то и сам вождь мог находиться среди них.

Вместе с этолийцем они медленно обходили все изувеченные тела, до тех пор, пока проводник не указал пальцем на невысокого бородача, плававшего в луже собственной крови. Из его груди торчал обломок копья, пробившего кожаный панцирь и пригвоздивший тело вождя к земле. Федор остановился и с минуту смотрел на лицо человека, так долго досаждавшего Филиппу, а с недавних пор и ему самому. Шлем тот потерял в бою, и на его застывшем лице еще можно было прочитать выражение праведного гнева.

— Это Ликиск? — уточнил Федор.

— Да, — подтвердил этолиец, — это он командовал, когда мы напали по реке.

Федор немного помолчал и проговорил.

— Хороший ты был воин, Ликиск, но стратегом тебе уже никогда не быть.

А отвернувшись от него, заметил приближавшийся в свете факелов к месту недавнего сражения отряд македонцев и добавил, обращаясь к его командиру: