Освобождение (ЛП)

Итак, я всю ночь обдумывала, как бы вовлечь отца Дэймона в свой план, но тут вдруг меня осенило. Я ведь свидетель его преступления. Уже из-за одного этого ему стоит уделить мне время. Уделить мне внимание. Стоит заключить со мной что-то вроде сделки за мое молчание.

Но нельзя же вот так просто прийти и начать шантажировать такого человека. Я знаю это по собственному опыту общения с преступником. Для этого необходимы манипуляции, обольщение, доверие. В противном случае, я могу запросто оказаться погребенной в дерьме рядом с тем, кого он запихнул в ту дыру. Нет, преступнику нужно дать покрасоваться, чтобы он увидел в вас нечто большее, чем просто угрозу его свободе. Не в моем характере плакать перед людьми, но я хотела, чтобы он меня утешил, почувствовал немного сострадания. Увидел во мне человека, заслуживающего его доверия.

Помню, когда мне было тринадцать, я как-то раз лежала, растянувшись на кровати, и смотрела на одну из живущих у нас женщин, проститутку по имени Лусиана. Она сидела полуголая перед зеркалом и рассказывала мне о том, что женское тело обладает гораздо большей силой, чем любое оружие, о котором может мечтать мужчина. Что, если правильно ею пользоваться, можно уничтожать королевства и разрушать империи. Тогда я подумала, а не наглоталась ли она тех таблеток, которые часто оставляла на раковине в ванной, но вспомнила эти слова, когда заключила сделку с Кэлвином и стала спать с ним раз в неделю, в обмен на то, что он не появится у меня дома и на работе.

И это работало до тех пор, пока несколько дней назад этот кретин не позволил своим приятелям разнести мою квартиру.

Брр. Кэлвин бы точно сбесился, узнай он, где я была сегодня утром и что натворила. Но если ничего не предпринять, то я навсегда погрязну в этом кошмаре, и уж лучше страдать от ужасных последствий изменившейся ситуации, чем прятаться от него всю оставшуюся жизнь.

Поезд останавливается, и я, встав с сиденья, выхожу и вагона. Мои каблуки стучат по асфальту, и я опускаю голову, чтобы избежать нежелательных взглядов. Поменяв туфли на лежащие у меня в сумочке балетки, я закуриваю на ходу сигарету и иду к больнице.

Моя смена начнется только через пару часов, но я решила заглянуть к mamie и почитать ей кусочек из прихваченного с собой нового любовного романа. Раньше ей никогда не нравились персонажи в стиле «девица в беде», и я часто задаюсь вопросом, а что бы она подумала о ситуации, в которую попала я. По словам бабушки, мой дед, ее первый и последний муж, годами подвергал ее физическому насилию, пока однажды она не решила, что с нее хватит. Mamie сбежала от него, забрав с собой моего отца, и очень долго жила с ним, где придется, то на улицах, то в приютах. Пока мой дед наконец не умер и не завещал ей дом и небольшую часть имущества — поступок, который, как она всегда говорила, свидетельствующий скорее о его забывчивости, чем о милосердии. Поскольку после ее ухода он, по-видимому, так и не додумался изменить свое завещание. Именно тогда она открыла двери страдающим от насилия женщинам, в основном проституткам, и в конечном итоге создала что-то вроде реабилитационного центра.

Остановившись у входа в больницу, я тушу сигарету и сажусь на скамейку, чтобы помассировать ноющие ноги. К счастью, после работы мне не придется ехать на метро. Почти каждый вечер меня подвозит домой моя коллега Клара. Взамен я плачу за бензин и время от времени угощаю своим знаменитым шоколадным печеньем, которому она, похоже, рада больше, чем деньгам.

В краткий миг покоя я думаю об отце Дэймоне. Смею сказать, что после событий прошлого вечера я совершенно по-новому взглянула на этого мужчину, которого считала несколько мрачным и молчаливым, но до невозможности добродетельным. Я и представить себе не могла, что такой человек, священник, может быть опасным, да еще и беспощадным. Словно сюжет какой-то безумной книги. Замкнутый и запретный пастор, который вовсе не так холоден и непогрешим, как ему хотелось бы казаться.

Еще неделю назад мне казалось, что у него большие проблемы со стояком, но судя по сегодняшней выпуклости у него в брюках, слова «большой» и «стояк» как раз очень подходят этому мужчине. И этот мужчина, обрекает себя на такое внутреннее напряжение и самоограничение? Он, наверное, часами держался бы на одном адреналине, в поту наслаждаясь своим тяжким трудом.

Не то, что Кэлвин, который дрочит и не выносит ощущения чужого пота у себя на коже, или запаха секса. Он из тех термофобов, которые, наверное, наденут зубную каппу, если решат хоть раз в жизни сделать что-то бескорыстное, например, кунилингус. От этой мысли мои губы дергаются в улыбке. (Гермофоб — человек, панически боящийся микробов — Прим. пер.)

Нахмурившись, я прогоняю мысли о Кэлвине и направляюсь в больницу, на этаж, где лежит моя бабушка. Завтра или послезавтра ее должны перевезти обратно в дом престарелых, поэтому я хочу убедиться, что для ее выписки все готово.