Освобожденный Франкенштейн

— Я знаю о трупах! Как круговорот воздуха распределяет по планете влагу, так и легионы мертвецов маршируют под землей, распределяя жизнь! Неужели за моим оптимизмом не видно, что я вполне сознаю, сколь близки друг другу пеленки и саван? Извечный камень преткновения — смертность! В сущности,

Мэри, твой Франкенштейн был прав — главное, что его заботило, — создать расу, освобожденную от оков обычной людской слабости! Если бы я так и был создан! Как бы шествовал я по миру!

Он пронзительно вскрикнул и бросился вон из комнаты.

Позабавленный Байрон обернулся к Мэри.

— Считайте, что вам повезло, леди, что он не ест мяса, а то неизвестно, чем бы все это обернулось!

— Перси такой неземной. Боюсь, что он видит незримый мир там, где мы его не видим. Будет лучше, если я пойду и успокою его.

— Мэри, дорогая, как-нибудь вечерком, после лучшей, чем сегодня, трапезы, я тоже собираюсь слегка сорваться с цепи, дабы сподобиться вашего утешения.

Она улыбнулась.

— О, за вами, лорд Байрон, приглядит Клер!

9

В эту ночь я спал в Шапюи! Байрон не допустил меня в больший дом, заявив, что собаки не смогут примириться с моим присутствием и провоют всю ночь. Шелли, и на этот раз готовый исправить все огрехи общества, пригласил меня к себе. И я спал в крохотной и сырой чердачной комнатке, пропахшей яблоками, преклонив голову совсем рядом с отягченными сновидениями головами Шелли и его возлюбленной.

На следующее утро меня разбудил плач ребенка. Вряд ли, подумалось мне, собаки Байрона смогли бы произвести подобный шум.

Хозяйство велось тут из рук вон плохо, поскольку Мэри и Клер с оглядкой друг на друга делали все как попало. К тому же я был не в ладах с самим собой. За удовольствием от компании поэтов я забыл о своих вчерашних поисках. Жюстину повесят в ближайшие двадцать четыре часа, а я и словом никому об этом не обмолвился.

Затем ко мне вернулись воспоминания. Я попал в новый временной сдвиг, и на дворе нынче стоял глубокий август. Июнь и июль — почти все лето — оказались у меня украдены, шкала времени сбита. Жюстина, возможно, еще жила в Женеве; в Шапюи она уже стала одним из марширующих под землей покойников Шелли…

Поднимаясь со своего узкого ложа, я понял, что умерли и мои надежды помочь бедной девушке.

Но я мог сделать нечто иное. Я мог искоренить зло, уничтожить чудовище

Франкенштейна. Если бы мне удалось раздобыть экземпляр книги Мэри, я, чего доброго, проследил бы по карте его путь, устроил засаду и убил его!

А что тогда сделает Франкенштейн? Не создаст ли он вторую тварь? Не следует ли предположить, что мой долг — уничтожить не только чудовище, но и творца чудовищ?

Я отложил эту проблему на потом.

Кое с чем я уже, очевидно, свыкся. Свыкся с тем, что в равной степени реальны Мэри Шелли и ее порождение, Виктор Франкенштейн, как свыкся и с равной реальностью Виктора и его чудовища. В моем положении сделать это было не так уж и трудно: они-то ведь согласились с моей реальностью, а в их мире я был таким же мифическим существом, как и они в моем.

Поскольку Время оказалось более запутанным, чем хотела бы нас уверить научная ортодоксия, реальность оставалась открытой для вопросов, ибо Время — один из членов в ее уравнении.

Обе девушки не проявляли ко мне ни малейшего интереса. Кругом стояли наполовину сложенные чемоданы и дорожные сундуки, Клер носилась как угорелая в поисках своей шляпки, Мэри тщетно пыталась успокоить громко плачущего Уилмышку — этакое крохотное сморщенное существо. Время от времени я замечал сквозь виноградные лозы Шелли, в чем-то по-девически метавшегося между двумя домами и крохотным причалом, к которому были пришвартованы их лодки — несколько обычных гребных и одна с мачтой и палубой, которую Клер величала «шхуной».

Погода была не так уж и плоха. Показалось бледное слезящееся солнце, ветер разгонял туман.

— Пока хорошая погода, — сказала Клер, — мы собираемся все вместе плыть в Мейлери. Я возьму с собой лютню. Лорд Байрон так любит слушать, как я играю!

Было очевидно, что я путаюсь у них под ногами. Если они отплывут, у меня не останется ни малейших шансов поговорить наедине с Мэри; через два дня вся компания Шелли уезжает отсюда — сначала в Женеву, а потом в Лондон.

Я с трудом доплелся до своей чердачной комнатушки и наговорил в дневник отчет о вчерашнем дне.

У себя в кармане я обнаружил сложенный в несколько раз листок бумаги, как оказалось — рукопись стихотворения лорда Байрона, которую я подобрал накануне с пола. Разгладив ее, я прочитал:

Я видел сон… но все ль в нем было сном…

Погасло солнце светлое — и звезды

Метались без лучей, без цели

В пространстве вечном: в инее земля

Повисла слепо в воздухе безлунном.

Час утра наставал и приходил —

Но дня не приводил он за собою,

И люди в ужасе беды великой

Забыли страсти прежние…

Жилища их в костры слагались… города пылали,

Чтобы опять могли взглянуть

В лицо друг другу люди.

Зажгли леса…

Скелет скелета пожирал,

Так постепенно истребил всех голод,

Лишь двое уцелело

В некрополе огромном…

И мир был пуст, не возмущались волны,

Моря давно не видели приливов —

Бежала их владычица, луна.

Один лишь гордый град…