Освоение одиночества. О чем молчат любимым

Отказавшись, насколько сумел «расслабиться», от интуитивного реагирования и от приобщения к своему же неосознанному живому опыту', он к тому же еще и искусственно ограничивает используемую для выбора поступков информацию только узким потоком знаемого. Так очень затрудняет себе и ориентировку, и выбор решений - вообще жизнь среди людей.

Он теперь никого не чувствует. Только видит и слышит. А, как известно, в отличие от непрерывной интуитивной активности, питаемой всем многообразием чувствований, сознательная активность, построенная только на таком видении и слышании - дискретна, во много раз более трудоемка и чрезвычайно медленна! Она нам необходима только, когда есть бремя на долгую подготовку к действию, или для решения особо сложных задач, на особенно сложных участках пути, как лупа для неразборчивого текста.

В отличие от расхлябанности, та раскованность, о которой я здесь говорю, построена на живой обратной связи и с собой, и со всем своим окружением - с людьми, с животными, с предметами тоже.

Унаследованная, перенятая у других, любимых, людей или освоенная в результате тренажа раскованность, избавляя от излишнего напряжения большую группу мышц, не только высвобождает дополнительный нервный ресурс. Требуя поминутной отзывчивости, будучи ее проявлением, такая раскованность становится и лучшим условием этой отзывчивости, то есть оказывается самой эффективной собранностью. Не отвлекаемый никакой оторопью, ты оказываешься в самых тесных и чутких связях со всем, что тебе доступно. В любое мгновение всем существом готов к самому эффективному восприятию и реагированию на все и вся.

Сев удобно, и мельком взглянув на Леру Александровну, я бы успел заметить, что она пытается своим застывшим взглядом на ничего не выражающем лице встретить мой взгляд. И не для того, чтобы всматриваться, а только будто ради игры в «гляделки»: кто дольше выдержит быть невыразительным.

В мои планы это бы не входило. Я бы постарался не встретиться с ней глазами. Или не откликнуться на предложенную ею игру...

Этого требуют и условия игры в тройках, которую я описываю.

Чтобы не навязать партнерше своей активности, мне бы следовало самому остаться самостоятельным. Не ввязаться в ее игры, а заниматься тем, что интересно мне.

...Я стал бы рассматривать ее руки. Руки были бы спокойными. Стирающими, убирающими, кормящими, делающими. Какими-то молодыми и мужественными. И от этого отсутствия лишнего, и еще от диссонанса с забытыми в голубых джинсах бедрами, на которых они лежали, - красивыми.

Наблюдая Леру Александровну - «клиента» я бы увидел, что она опять «добросовестно» играет роль и, как дитя, ждет, когда я буду играть свою. Снова она помнит мои обязанности. Ждет активности от меня. Не видит или не понимает, что я делаю, и сердится. А ведь теперь даже по условию игры я не должен ничего «делать».

Похоже и я на нее сержусь. За то, что она чего-то ждет от меня... Вот и я занят не своими делами! Как легко искать соринку в чужом глазу.

Я рассердился бы на себя. Интересно, за кого я ее принимаю?

Я снова вернулся бы к ее живым рукам и к каким-то истраченным бедрам.

Подумал бы, что, если Лера Александровна - это ее руки, то она умница и красавица. Но тогда - ничего в ней, кроме ее пробивающихся на щеках веснушек, больше не походило на нее!

Все забыто и использовано, как жилистое тело женщины-клоуна. Наверно она и бедра использует машинально и безжалостно, как рабочий станок.

Подумал бы, что, если бог - это жизнь, то его представитель на земле - женщина,

И в жизни спасаются, выживают и имеют будущее только те, кого женщина выбрала.

Те из нас, кого женщина хочет, получают от нее силу хотеть и мочь. Не завидовать, подчинять и разрушать, а благодарить, узнавать, растить и строить!

От своих желанных рождает она желанных ей детей. Тех, кого любовью умеет защитить от соблазна красивых слов и приобщить к таинству неназванной словами реальности. Их в свою пору одаривает бесстрашием хотеть жить, и мочь выжить.

От желанных рождает нас, кого способна вырастить не досадующими и обиженными на мир, а благодарными, любящими и любимыми. Сыновей и дочерей, кто тоже станет избранниками жизни и женщины, кто собой воплотит и ее жизнь, и наше общее бессмертие.

Сидя «психотерапевтом» напротив Леры Александровны, я наглядно убеждался бы в том, что, не считаясь с женщиной, не только мужчина вычеркивает себя из будущего.

Безнадежнее, когда не замечает себя сама женщина! Ее как бы и нет тогда! И просто некому выбирать и одаривать будущим ни нас, ни вас, ни детей - никого!

Используя свои женские свойства без отношения к себе, а тогда и к мужчине - только чтобы удержать его рядом, угодить, услужить, и так подчинить..., и вместе с тем доказывая, что она «такой же, как и он, человек», и все без него может, Лера Александровна не заметила, что она еще и иная, чем мужчина! Забыла спросить: чего ей - иной- в мире надо?!