Освоение одиночества. О чем молчат любимым

надо позариться на чужое. Отказаться от заработанного, выпестованного, того, что у тебя есть,

И вожделеть того, чего у тебя быть не может, чего ты не стоишь.

Отказаться от себя И примазываться с елеем к чу Жому!

Утешать тревогу незнания

еще более тревожной иллюзией знания. Обречься невластности,

бездеятельности,

беспомощности

Без перспективы

познать и мочь.

Иначе жизнь

для так говорящего о Боге

есть досадная непоследовательность.

Открытое письмо поэту и архитектору

(Андрею Андреевичу Вознесенскому, 1978 год)

Вознесенский!

напишите проект

психотерапевтического кабинета,

но не храм покоя!

Там должна быть Плисецкая и, недосягаемая усмирению,

невыдуманная одержимость

сочных предвестий Мая.

Там должны быть Тухманов,

проживший дальше Мицкевича, и Кола Бруньен,

и Назым Хикмет,

и испугавшийся самого себя, но, тем не менее, не властный себя обуздать Федор Михайлович Достоевский, вовсе не страданием, и вовсе не оправдывающийся. Там должен быть Антон Чехов,

отчаянно отважившийся, наконец

любить земную женщину,

земной любовью.

Там должны быть все страстные безбожники и все боли, все ступени инферно,

которые они не властны не одолеть, не прожить, осуществляя,

свою жажду,

себя во имя себя, жажду женщины, родины, любви, жизни, мгновения и бессмертия.

В этом кабинете должны быть

мелочь, каприз, вздор, пустяк, вода,

ветка,

хлеб, горе и женщина и...

ребенок.

В этом кабинете должно быть

СЕГОДНЯ,

ВЧЕРА

и предощущение... предчувствие, которые не властен не реализовать

-БУДУЩЕЕ,

самое далекое твое

и уже не твое...

В этом кабинете всем напряжением содравшей с себя позу и так вырвавшейся, наконец, из довлеющей предопределенности — внутри которой ни в чем не виноватая и ни за кого не отвечающая СКУКА веками играет свои наглядные «страсти» и «бунты» — всем напряжением не ищущей быть увиденной и названной, но, как дыхание, захватывающей переживание, дающейся и познаваемой только в ощущении, в движении — в действии, всем напряжением невыразительной, в знаках, символах, словах не нуждающейся, но, как жизнь, единственно действительной взрослости должен присутствовать двадцатишести- и шестидесятивосьмилетний Борис Леонидович Пастернак.

В его присутствии должно быть невозможным «наступать на горло собственной песне».

В этом кабинете не должно быть комфортабельной яхты для ловли большой выдуманной рыбы,

В нем не может быть добровольного распятия и всяческого другого самоубийства.

Не надо «Алых парусов» и малинового сиропа.

Не надо мученического бегства в стерильные фантазии.

Пусть здесь будет плоть,

любящая себя и чутко отзывающаяся

трепетная и спокойная

кожа.

Пусть здесь будут и знание и ошибка, и мудрость, и глупость, и Талейран и Гобсек, и наставник Дориана Грея — Уайльд... ...Не надо самого Дориана,

Не надо Наполеона, Гитлера и Герострата.

Пусть Христос здесь люто возненавидит страдание и решится, наконец, признав святую тенденциозность человеческой любви,

быть счастливым. Как сможет!

Пусть в нем будет хорошо женщине и ребенку, каменщику, поэту и травнику...

Пусть в нем живет музыка

и глохнет, тушится всяческая истерика и ложь;

Пусть в нем будет легко... молчать

и просто —

«ронять слова»...

Пусть в нем не обязательно будет пожалуйста. Спроектируйте, чтобы каждый почувствовал, что после смерти, травой, песком и флюгером станет НЕ он, что он

останется только тем, что успел прожить, что ненароком или намеренно передал людям своей «походкой»,

Михаил Покрасс!

О СМЫСЛЕ ЖИЗНИ

Вопрос о смысле жизни — особая проблема для самоутверждения личности.

Попытка

— понять происхождение вопроса,

— выявить существенные различия в его содержании, —уяснить некоторые исходные позиции его решения

В тридцать три года...