Осыпь меня золотом

– Дело в том, что Кристина, как вы правильно заметили, девочка сложная. Мне всегда было тяжело с ней общаться, хотя это случалось нечасто. Она совершенно не похожа на мою собственную дочь. Хотя они почти ровесницы, и у нее тоже этот пресловутый переходный возраст, но все не столь критично. С Аней вполне можно договориться, и она никогда не врет так беспардонно и не хамит взрослым людям.

– Елена Константиновна тоже идеализирует собственную дочь, – с иронией заметила я.

– Я понимаю, что вы думаете обо мне, – согласно кивнул Ильичев. – Но моя жена много занималась Аней и продолжает это делать. Я даже настоял, чтобы она не работала, поскольку считаю, что роль матери – главная для женщины.

– Это похвально, что вы берете обеспечение семьи на свои плечи, – сказала я. – Но у Елены Константиновны, как я понимаю, такой каменной стены нет. Она же вдова.

Ильичев как-то неопределенно поиграл бровями, отвернулся к окну и пробормотал:

– Ну, процентов прибыли от концерна ей бы вполне хватило. Не на роскошную жизнь, может быть, но на вполне приличную.

– Кстати, вы позвонили домработнице? – спросила я, желая свернуть тему отцов и детей.

– Нет, – растерянно ответил Ильичев. – Мне, собственно, было некогда. Но я могу это сделать прямо сейчас.

– Вот сделайте, пожалуйста, – ворчливо попросила я. – А то, знаете, уже пообедать не мешало бы. Я, кстати, намереваюсь это сделать прямо сейчас, благо кафе в этом месте на каждом шагу. Предлагаю присоединиться.

– С удовольствием, – обрадованно согласился Ильичев, который, как я поняла, тоже уже был не прочь утолить голод.

Мы остановились возле кафе «Ананас», неизвестно по какой причине носившего такое название, и прошли внутрь. Однако не успели мы сделать заказ, как у Ильичева запищал сотовый телефон. Достав его, он произнес:

– Да, Николай Иванович. Мы уже переговорили!

Я поняла, что звонит Куропаткин. По мере продолжения разговора я наблюдала, как выражение лица Ильичева сменяется на удивленное, а затем тревожное. Собственно, говорил один Куропаткин, а Ильичев лишь слушал. Только под конец он произнес одно слово: «Хорошо», после чего убрал сотовый в карман.

– Это Куропаткин, – пояснил он мне. – Просит срочно приехать. У него что-то случилось.

– Что именно, он не сказал? – поинтересовалась я.

– Нет. Но по его тону я понял, что он сильно расстроен. Придется ехать.

– Хорошо, – вздохнула я, хотя ничего приятного в подобной перспективе не видела. – Он дома?

– Да, дома, – подтвердил Ильичев, с сожалением откладывая меню в сторону – видимо, он уже тоже размечтался о вкусном и сытном обеде, который теперь откладывался на неопределенное время.

Мы молча покинули кафе, сели в «Тойоту» и отправились в Ягодную Поляну. Уже останавливаясь возле ворот, я почувствовала неладное. Что-то изменилось с момента моего первого визита сюда, случившегося всего несколько часов назад, и изменилось кардинально, к тому же непоправимо.

Ситуация стала понятна в следующий момент, когда я безбоязненно открыла ворота и прошла во двор. Внутри была тишина. Именно это меня и насторожило. И тишина была мертвой. В полном смысле этого слова. Хвостатая охрана Куропаткина больше не бегала по двору, и от увиденной картины мне стало не по себе…

Все шестеро красавцев-кавказцев, еще утром бодро бегавшие по зеленой траве двора и казавшиеся воплощением здоровья, сейчас безжизненно лежали на земле… Шесть собачьих трупов, в нескольких метрах друг от друга. Сам хозяин сидел на крыльце и тянул «беломорину». Судя по окуркам под ногами, это была папироса где-то второго десятка. Услышав наши шаги, Николай Иванович поднял глаза. Взгляд его был пронизан такой тоской, которую я не могла в нем заподозрить. Он молча смотрел на нас, словно приглашая разделить личную драму. Ничего еще не понимающий Ильичев топтался позади меня, удивленно озираясь по сторонам.

– Сядь, Вова, – хрипловато произнес Куропаткин.

Ильичев послушно присел рядом с ним на крыльцо. Куропаткин молча достал из-за спины стоявшую на крыльце бутылку и разлил ее содержимое по пластиковым стаканам, протянув один из них Ильичеву. Он молча поднял свой и залпом опрокинул, приглашая Ильичева сделать то же самое. Владимир Николаевич осторожно поднес стакан к губам, запах спирта резанул ему ноздри, он невольно сморщился. Потом, пересилив себя, все-таки влил в себя водку, и Куропаткин так же молча поднес ему миску с солеными огурцами.

– Как это случилось? – тихо спросила я.

Признаться, мне и самой было отчаянно жалко отличных собак чуть ли не до слез.

Куропаткин ничего не ответил, только налил себе в стакан еще водки и вопросительно посмотрел на Ильичева. Тот тут же замотал головой, и Николай Иванович вылил себе все остатки и так же молча выпил следующую порцию.

– Николай Иванович, – все-таки настойчиво сказала я. – Поверьте, я разделяю ваши чувства и сама расстроена. Но как бы ни было печально случившееся событие, мы должны выяснить его причины. Что случилось? От чего умерли собаки?

– Отравление, – хрипло проговорил Куропаткин, не глядя на меня.

– Чем они могли отравиться? Что ели сегодня? – продолжала допытываться я.