От 2 до 72 Книжка с картинками

– Дмитрий Борисович, не секрет, что долгое время крупнейшие российские бизнесмены, входящие в РСПП, вообще не могли выработать сколько-нибудь внятную публичную позицию по делу ЮКОСа. А тут вдруг весьма резкое заявление. Как так вышло?

– Случилось так, что в минувшую субботу утром почти все члены бюро РСПП собрались вместе в московской гостинице «Балчуг-Кемпински», где в эти выходные проходила очередная встреча российских и американских бизнесменов под эгидой "Рэнд корпорейшн". (Это одна из крупнейших и наиболее влиятельных в США исследовательских корпораций, занимающихся изучением актуальных проблем мировой политики и экономики. Встречи "Рэнда" – важнейший институт российско-американских неправительственных отношений. Уровень представительства очень высокий. Так, многие американские участники прошлых встреч заняли высокие посты в администрации Джорджа Буша. Дискуссии проходят по правилам строгой конфиденциальности, что позволяет откровенно обсуждать важнейшие проблемы отношений между двумя странами, вести доверительный обмен мнениями о внешней и внутренней политике России и США. – Е.К.) Так вот, о задержании Ходорковского в Новосибирске многие узнали прямо там, на "Рэнде". И это событие сразу решительно изменило отношение бизнес-сообщества к происходящему в стране. И было принято решение выступить с заявлением, которое подписали не только члены бюро РСПП, но и руководители других организаций российского бизнеса – ОПОРЫ и "Деловой России". Между прочим, там собрались люди, которые, по некоторым оценкам, держат в руках больше 50 процентов экономики страны. Такое заявление действительно было немыслимо еще за день до этого. А теперь оно было принято в обстановке редкостного единодушия.

– Заявление действительно очень жесткое, я бы даже сказал, неожиданно жесткое. Но среди ваших коллег все ли довольны таким текстом?

– Знаете ли, я не хочу ни за кого говорить. Я говорю только за себя. Я говорю, что с этим заявлением я полностью согласен. Полностью. До последней запятой, до последнего слова. Оно даже написано лучше, чем я бы сам мог написать.

– Насколько я понимаю, когда вы сообща готовили этот документ, еще было неизвестно, даст ли Басманный суд санкцию на арест Ходорковского...

– Вы знаете, какая любопытная деталь? Когда шла работа над текстом, кто-то сказал: слушайте, а может быть, подождем часик-другой? Ну ясно же, что Ходорковского выпустят. Кто-то подал голос: а если не выпустят? Но подавляющее большинство говорили: да быть такого не может, не верили, что его посадят в тюрьму.

– А вы верили?

– Я лично верил. Я как раз был в числе тех очень немногих, которые считали такой вариант развития событий вполне реальным. Я в последнее время как-то растерял остатки оптимизма...

– И что вы почувствовали, когда узнали, что оказались правы?

– Мне горько. Мне жалко крушения надежд. Знаете, у меня были очень большие надежды. Я раньше смотрел и радовался: надо же, все более или менее идет хорошо. И цены на нефть хорошие, и внешнеполитическая обстановка хорошая... Господи, может быть, России, наконец, повезло?! Может быть, мы все-таки вырвемся из этого унизительного положения нищей страны?! И бизнес стал так развиваться. И вот – на тебе! Ужасно обидно. Вот я вспоминаю несколько событий, когда мне было мучительно стыдно за страну. Так было в августе 1968 года, когда наши танки вошли в Чехословакию, и я понял тогда, что во главе нашей страны стоят преступники. А до этого я не понимал – ну, молод еще был; сколько мне было тогда? 35 лет... Были еще остатки комсомольского мышления. Стыдно было. Мучительно стыдно: что ж такое творится?!

А еще раньше было похожее чувство, когда в 1953 году объявили про дело кремлевских "врачей-отравителей", которые будто бы собирались до смерти залечить Сталина. Провокация была чудовищная, настроения в Москве были погромные. А потом – такое радостное чувство облегчения, когда появилось сообщение ТАСС, что следователь Рюмин и другие люди в силовых структурах, которые вели "дело врачей", оказались преступниками, применяли недопустимые методы следствия. Врачей реабилитировали, а тех, кто их дело сфабриковал, посадили, а потом расстреляли. Но для того чтобы все это случилось, должен был умереть диктатор...

Вот этот субботний день – это тоже какой-то пограничный день. В моем восприятии. Да и не только в моем восприятии.