От «А» до «Я». Александр Абдулов и Олег Янковский

Однозначно, успех фильма, в теперешнем моем понимании, это кассовые сборы. СМИ все равно напишут так, как напишут. Когда я снимался в «Мастере и Маргарите», меня спрашивали, не было ли какой чертовщины на съемках, а я отвечал, что чертовщина начнется после того, как фильм покажут по телевизору. И в самом деле, после премьеры началось. Настоящий бал Сатаны…

У меня, как я говорил, сложные отношения с прессой, черт бы их побрал! Один раз в Самаре после премьеры «Женитьбы» сумасшедший был прием, зал просто выл от восторга, как в лучшие времена «“Юноны” и “Авось”». А у Саши Захаровой еще был и день рождения. Устроили самарцы вечер в нашу честь. Подошла ко мне девушка, пригласила потанцевать. На улице тридцать семь градусов жары, мы все никакие, но отказываться неудобно, и я пошел. Кто-то нас сфотографировал, опубликовал и под снимком дал подпись: «Пьяный разврат Абдулова» и якобы прямую речь этой девочки, что я-де к ней приставал. Так она, прочитав эту публикацию, прислала мне нотариально заверенное письмо, что ничего подобного не говорила. Сволочи, одно слово. Хорошо, что жена у меня умница, все понимает. А в другой раз после моего дня рождения в ЦДЛ в полвторого ночи наскочили на нас с Ярмольником два папарацци – и давай щелкать. Мы их взяли за фотоаппараты и потребовали уничтожить снимки. Один стер, другой нет. И что, мерзавец, придумал – опубликовал свою фотографию с кровью на лице и написал, будто мы с Ярмольником били их ногами. Да у меня двадцать свидетелей, что никто их не бил. Сам он себе нос расковырял и кровь по лицу размазал. В конце концов, мне это как мужику обидно – если бы я его действительно избил, черта с два бы он у меня до редакции добрался, разве что до больницы на «Cкорой». Да ну их к бесу…

* * *

Понимаете, я не люблю пустоты в своей жизни. Захаров ведь не может каждый месяц ставить для меня спектакли. Новый спектакль случается раз в год, раз в два года… Хочешь не хочешь, возникают пустоты. Их надо заполнять. Тут и появляются кино, театр, антрепризы… Но я заполняю пустоту своей профессией, а не иду в бизнес, не торгую булочками или памперсами. Хотя за первые три месяца жизни моей дочки я понял, что если кому-то и стоит поставить памятник, так это изобретателю памперсов.

Режиссура – это не профессия, это состояние души. Причем засасывающее. Я же после «Бременских музыкантов» дал себе зарок никогда больше этим не заниматься, чтобы не переживать еще раз весь этот ужас. И не удержался. Но сейчас я хотя бы постараюсь избежать ошибок, которые совершил тогда.

Я не чужд самокритики. Я же нормальный человек и понимаю, что на ошибках учатся. Теперь у меня каждый кадр заранее продуман, и не просто продуман, а нарисован. Комикс можно издавать.

Но я думаю о другой книге – воспоминания хочу написать. Столько встреч было интересных, не забыть бы. От Киссинджера до Жаклин Кеннеди и Сергея Параджанова…

Помню, когда Артур Миллер подвел ко мне человека познакомиться и сказал: «Это Генри Киссинджер», у меня руку свело, которую я ему уже было протянул…

А Жаклин Кеннеди. Если бы это событие произошло в моей жизни пораньше, то это могло бы свести меня с ума. Но я все равно был счастлив от того, что такая ослепительная женщина зашла ко мне в гримерную после спектакля. Не думаю, что многие американские актеры могли бы этим похвастать. Я, между прочим, нашел ход для книги мемуаров – обращение к отцу. Он ведь всегда был для меня главным судьей. И вот я, обращаясь к нему, говорю: «Как жалко, отец, что ты с ними не познакомился».

После рождения дочери у меня начался новый этап в жизни. Полная переоценка ценностей. Я по-другому стал относиться к работе, к людям, к семье… Друзья говорят: «Саня, давай загуляем», а я к Женьке. Это чудо какое-то…

Олег Янковский. С прямым позвоночником

Вместо предисловия

Я практически не помню своего отца – он был репрессирован, долго находился в заключении. Мы встретились только незадолго до его смерти – в 51-м году его перевели в Саратов готовить офицеров запаса, но он был уже очень болен. Нас росло трое сыновей, маме и бабушке было сложно специально заниматься нашим воспитанием. Так что все, что меня сформировало, – это генетика, хорошая семья. Мама была русская дворянка, отец – поляк, военный, настоящий офицер, служил в Семеновском полку, дружил с Тухачевским. Фамилия его была Янковецкий, в 30-х годах немного изменилась, и я родился уже с фамилией Янковский. Бабушка была интеллигентная женщина, и когда я какого-то мальчика знакомого со двора домой приводил, она мягко так говорила: «Олеженька, с ним тебе не надо дружить. У него пять лет уже нет дома». Вот эту фразу я хорошо запомнил. У нас дом был всегда – в разных городах, при любых обстоятельствах, любом материальном положении, в чужом доме или в коммунальной комнате – были традиции.