От Адьютанта до ег Превосходительства

Роль Кирюши Кисельникова в «Пучине» — неординарна. До этого я уже играл в пьесе Островского «Свои люди — сочтемся» Тишку. Но «Пучина» вообще стоит особняком в творчестве этого драматурга, она, особенно пятый акт, близка Достоевскому. Режиссер построил спектакль так, что Кисельников не сходил со сцены. Даже ремарки, написанные драматургом, проигрывались. Например, в конце первой картины я выходил на авансцену, проживал какой-го кусок под музыку, в это время происходила смена декораций, и я говорил: «Прошло пять лет». А пять лет для этого человека это и рождение ребенка, и испорченные отношения с женой и ее родителями и так далее. Все это накладывало определенный отпечаток на произнесение этой ремарки. Практически они давали ход дальнейшей роли. В последнем акте, который можно играть как отдельную, трагическую пьесу, у Кисельникова же умопомрачение.

Спектакль необычный за один вечер нужно сыграть жизнь человека от самонадеянной молодости, сулящей впереди неслыханный вихрь удовольствий, до преждевременной дряхлости. Нужно передать состояние человека, который постепенно, из-за тою, что вынужден поступиться своими нравственными принципами, через едва заметные изменения в психологии доходит до грани, за которой явственно ощущается помешательство. И передать это надо, не демонстрируя признаки начинающейся душевной болезни, а лишь взглядом, жестом, улыбкой. Это слабое униженное существо, сотрясаемое внутренней бурей, падает в пучину отчаяния.

Роль, конечно, сложная, но у меня почему-то не было боязни. Я был уверен, что сыграю ее. Вера Николаевна Пашенная нас учила, что плохую роль сыграть трудно, а хорошую роль хоть на будку положи, ты ее сыграешь Я никогда не боялся, что провалю роль, если она хорошая. От плохих же всегда старался уходить.

Эта роль этапная. После нее я уже мог создать и Сирано, и Федю Протасова, и царя Федора, и Войницкого в «Лешем» и в «Дяде Ване». К ним протоптал дорожку Кирюша Кисельников. За это я благодарен прежде всего Петру Павловичу Васильеву, увидевшему меня в этой роли и поверившему в меня.

1977 г «Любовь Яровая». Поручик Яровой

1978 г. «Берег». Капитан Княжко

1998 г. Есть о чем задуматься

С Васильевым я делал только один спектакль, но дружба связала нас до его последних дней. Он был настоящим режиссером-педагогом, каких, к сожалению, мало. Режиссеры, как правило, хотят проявить себя, самовыразиться, а режиссеры педагоги помогают артисту в роли Режиссер обязан быть педагогом Воплотить задумку режиссера не могут восемьдесят процентов артистов. Эго по силам только единомышленникам. А чтобы стать единомышленником актера, нужно узнать, кто он, как он живет, любит ли животных. Только после этого режиссер сможет найти подход к артисту. А подход к каждому нужен свой. Одного надо обязательно похвалить, а потом на ухо сказать: «Ты это место измени», — он сделает все с удовольствием. Одному можно сделать замечание при всех, а другому — ни в коем случае. Петр Павлович Васильев всегда работал с братом Александром Павловичем художником. Они кричали друг на друга жутко, но это шло от большой взаимной любви.

К числу режиссеров-педагогов я могу отнести и Леонида Андреевича Волкова. Он сам был блестя щим артистом. С ним я работал в одном из своих первых спектаклей «Свои люди — сочтемся», где играл Тишку. Работалось с ним интересно и приятно Он был общителен, доверителен и добр Это очень важно Ведь когда режиссер начинает приказывать что-то актеру, кричать на него, возникает сопротивление. Я считаю, что режиссер не имеет права вести себя деспотически, повышать голос на актера. Если сейчас хочу заставить актера делать что-то, именно так, как я хочу, стараюсь добиться этого юмором либо отзываю его в сторону и на ухо, тихонько говорю, чем недоволен

Иногда от усталости актер может забыть текст. За секунды стараешься подобрать другие слова. Проходят действительно секунды, но тебе кажется, что прошел час. На сцене совершенно по-другому идет время.

Я всегда вспоминаю, как легко и интересно мне работалось в спектакле «Пучина» и с ним, и с Еленой Николаевной Гоголевой, у нас называли ее «графиней», и с Иваном Александровичем Любезновым. Эта роль и для него была необычной. Он — яркий комедийный, характерный артист — проявил в этой роли трагические краски. Он убедительно показывал, что обман и корысть не доводят до добра.

В спектакле существовала какая-то особая атмосфера. Например, там есть сцена, в которой заняты Елена Гоголева, Иван Любезнов и я. Мы садимся пить чай, и Иван Александрович, мой тесть, произносил: «А чай-то мы мой пьем». И вот действительно на каждый спектакль Любезнов приносил из дому жасминовый чай. В то время его было трудно достать, но он доставал, отдавал в реквизиторский цех, там заваривали, и, когда мы на сцене его разливали, был такой чудный аромат и слова Любезнова звучали очень органично.

Несколько лет мы играли, и на каждый спектакль он обязательно приносил свой чай.