От Альп до Гималаев

Напротив нас была статуя Шивы, сидящего в позе лотоса. Угрюмое, задумчивое лицо, губы сжаты, на шее ожерелье из черепов. Могучий бог размышляет о быстротекущем времени, о смерти.

Молча и сосредоточенно сидели мы некоторое время. Между тем женщины разложили на банановых листьях нейведию[30], налили каждому по большому хрустальному бокалу хмельной сомы и пригласили угощаться.

Я присмотрелся к обслуживавшей меня женщине. В носу у нее поблескивало золотое кольцо, кольца сверкали также на пальцах рук. Ее волосы были гладко причесаны на пробор. Женщина была на редкость красива.

Когда мы поели, женщины принесли глиняные трубки с длинными чубуками. Трубки были набиты гашишем, кото­рый брахманы очень любят. Я сделал несколько затяжек, выпустил дым и впал в какое-то блаженное состояние. На Фасати гашиш подействовал по-другому. Он со злостью стал выговаривать брахманам:

— Напрасно вы вините нас в том, что хариджане переходят в христианство. Вы же сами толкаете их на это.

— Как это мы?.. — удивленно воскликнул махант Магджура.

— Вы не заботитесь о бедных! Подумайте сами: харид   жанин, повстречав брахмана, обязан обойти его за несколько шагов, а брахман боится даже глаза поднять на этого не­счастного.

— В чем же здесь наша вина? — не согласился Магджура. — Такова уж карма у хариджан, такими их создал Шива.

Теперь уж я не выдержал и резко сказал Магджуре:

— Но ведь и Махатма Ганди требует равенства каст. Магджура ничего не ответил. Брахманы выпили еще по одному бокалу сомы и выкурили по трубке гашиша.

— Махатма Ганди сплачивает индусов против англичан, — вновь заговорил Магджура. — Ганди призывает организовы­вать демонстрации, забастовки, чтобы такими ненасильствен­ными действиями добиться независимости. Это соответству­ет сокровеннейшим желаниям каждого индуса.

— Правильно, - согласился я. — Но вместе с националь­ным освобождением он требует уничтожения института не­прикасаемых.

Заметив, что наш спор обостряется, женщины попросили музыкантов сыграть танец падам. И начали танцевать. Они ходили на цыпочках, грациозно двигали поднятыми руками, головой. Все восхищались танцовщицами. Некоторые брах­маны стали в круг танцующих. Женщины пригласили и нас танцевать, мы не осмелились отказаться. Я танцевать не умел, однако старался подражать движениям других. Но куда там... Узнав от Фасати, что я родом из Литвы, женщины попро­сили меня станцевать литовский народный танец. Я вспомнил только танец «Хочу спать», который знал с детства. Попро­бовал. Все стали кричать: «Ки джай!» Фасати же танцевать отказался, сославшись на то, что в монастыре танцам не обу­чали. Я обратил внимание, что некоторые брахманы стали уходить вместе с женщинами. Мы с Фасати тоже собрались было уходить, но брахманы не хотели нас отпускать, и пурогит предложил:

— Взгляните на любую женщину, которая вам нравится, и она придет к вам.

— Нам запрещено такого рода общение с женщинами.

— Как?.. Вам запрещено величайшее наслаждение?.. Боги и то от этого не отказываются, - пурогит был потрясен. — Вам же приходится хуже, чем аскетам.

-—Это так... Верно сказано, — согласился Фасати. — Оста­нусь. Живешь ведь только раз.

Пожав плечами, я ушел. Давно стал я замечать странно­сти Фасати. То обедню укоротит, то другие обряды, а то и мо­литвы, копит драгоценности, не прочь выпить. А теперь вот остался с брахманами. Разве так должен вести себя католи­ческий миссионер? Где же его обет самопожертвования, лю­бовь к богу? Возмутительно!

8

Мальчика, раненного тигром, я не отправил в дет­ский приют в Шиллонге, а оставил у нас в мис­сии. Звали его Лалус Чаухан. В нашем городке врача не было, поэтому я сам лечил мальчика. Рана на его руке никак не зажи­вала, начала гноиться. Я решил самостоятельно сделать опера­цию. Протер скальпель спиртом и хотел уже было вскрыть гнойник, но мальчик стал плакать, не позволяя мне прикос­нуться к нему. Пришлось позвать Фасати.

Когда миссионер пришел и взял ласково руку мальчика, тот сразу успокоился. Я осторожно вскрыл нарыв. Лалус только вскрикнул и побледнел.

— Потерпи, — упрашивал я его. — Будь мужчиной.

Я быстро перевязал ему руку и хотел уложить в постель, но мальчик стал просить, чтобы я дал ему грифельную доску и показал, как писать новую для него букву «R».

Когда я собрался на урок в школу при миссии, где обучал детей, Лалус увязался со мною. Желание учиться у него было сильнее боли.

Я велел пономарю вынести грифельную доску во двор и поставить под олеандром, где тихо сидело несколько маль­чуганов. Я удивился, почему они не шумят, как обычно. Но едва подошел к доске, как кто-то сзади крепко обхватил меня за плечи. Вздрогнув, я обернулся - это был профессор Юозас Густас.

— Каким ветром? — спросил я радостно по-литовски, и даже дрожь пробежала по телу — так отвык от родного языка.

— Вот, прибыл поздравить тебя, как обладателя божест­венной силы, которая победила тигров, а заодно посмотреть, как работаешь, — ответил он улыбаясь. — К тому же у меня есть к тебе предложение.

— Предложение? — переспросил я с удивлением. — Опять на тигров охотиться?