От аншлага до «Аншлага»

Через минуту, оглядел зал снова и опять: — Тако-ое фуфло, и полный зал… и всё в таком духе.

Я не выдержал и поинтересовался:

— Если фильм — фуфло, то чему вы радуетесь?

Ответ послал меня в нокдаун:

— А я — директор кинотеатра!

В Тульский драмтеатр меня взяли сразу. Текучесть кадров среди монтировщиков сцены была огромная, выполнять за 65 рублей в месяц эту довольно тяжелую работу желающих находилось немного. Романтика моя развеялась довольно быстро. Как молодого рабочего меня поставили в выездную бригаду. А так как театр должен был непременно выполнять план по выездным спектаклям, то ездить приходилось очень много, давая где-то около 200 выступлений в год. Практически каждый день мы на стареньком автобусе уезжали за город в какой-нибудь райцентр или колхоз. Возвращались за полночь, сначала развозили по домам артистов, потом ехали в театр и разгружали там декорации, и только после этого рабочие сцены пешком (городской транспорт в эту пору уже не работал) расходились из театра.

Помимо прочих «прелестей» театральной жизни, в нашей бригаде процветала дедовщина. Ну, ладно бы посылать за бутылкой молодых — это, как говорится, святое дело, так ведь случались самые настоящие и бессмысленные издевательства. Помню, однажды меня заставили красить трубы в коллекторе под зданием театра. Тем, кто никогда этим не занимался, поясню, что сооружение представляет собой набор узких труб, проложенных внутри одной большой. Передвигаться там можно было только ползком, развернуться невозможно. Я дополз до конца коллектора и, пятясь назад, стал красить эти злосчастные трубы. Дышать было нечем, стояла жуткая вонь, усиливавшаяся с каждым моим мазком. Когда я, наконец, добрался до выходного люка и собирался уже передохнуть, оказалось, что «старшие товарищи» шутки ради закрыли его, придавив сверху огромным ящиком, и разошлись до вечера по домам. Стучать и звать на помощь было бесполезно, так как в подвале не было ни души. Пришлось мне пролежать в окрашенной трубе еще около пяти часов.

В дополнение к тяжелой работе много хлопот доставляло мне решение проблем с жильем. У двоюродной сестры, одинокой женщины с несложившейся тогда семейной жизнью и ребенком на руках, долго жить я не мог. Пришлось кочевать по частным квартирам, общежитиям и гостиницам для командированных. Конечно, закалка, полученная в семье военнослужащего, выручала меня, но радости от такой жизни было мало.

Зато несколько раз за время работы в театре мне довелось даже выступать на сцене в спектакле «Цезарь и Клеопатра». Чтобы показать размах и широту римской жизни, соорудили огромные декорации, изображавшие пустыни, египетские пирамиды и улицы древнего Рима. Естественно, под стать декорациям нужна была и массовка (римские легионы), в которую включили, как в ополчение, всех, кто мог держать оружие, в том числе и нас, работяг. Так как свободных рабочих не осталось, то декорации переставляли (при закрытом занавесе) сами «легионеры» в минуты коротких передышек между сценическими «боями», не снимая формы и не бросая оружия. Раздевались только в антракте, чтобы «перевоплотиться» в черных рабов, то есть вымазаться специальной краской-морилкой. Видимо, с тех пор у меня и появилась стойкая нелюбовь к массовкам.

Последней каплей, переполнившей чашу моего терпения и поставившей завершающую точку в этом этапе моей театральной карьеры, стала «операция» по уничтожению реквизита одного из спектаклей. Не помню, как он назывался и о чем был, но мебель в нем использовалась настоящая: столы, стулья, шкафы, буфеты, кровати и т. д. Тогда существовало идиотское правило, по которому все списанное оборудование уничтожалось в присутствии комиссии. Видимо, чтобы никто ничего не утянул домой. Так вот, позвали меня с напарником, заставили топорами изрубить добротную старинную мебель, которая нас бы еще пережила, свалили обломки в кучу и развели костер. Глядя на пламя, поглощавшее остатки того, что еще недавно радовало глаз своими формами и красотой, я чувствовал себя инквизитором. Пораженный равнодушными лицами окружавших меня людей, среди которых было много пришедших поглазеть на костер, я думал: «Что я тут делаю? Зачем мне это? Неужели ради этого рвался я сюда?»