От Белоруссии до Карабаха. Трамп, Навальный, коронавирус и другие…

Опять же, КАКИМ сексом надо заниматься, чтобы быть признанным стопроцентным гомосеком? Активным? Пассивным? И тем и другим? Не поцелуями же в щечку! И кстати, что делать, если в Уганде человек был гомосексуалистом, а в Нидерландах увидел местных женщин и внезапно для себя перековался? Нельзя? Или он бисексуалом стал, а то и до того им был, то есть кто ему подвернулся, с тем он и размножается? В Уганде-то ему все равно трындец. Или это Нидерланды не интересует? От же ж затейники, голландцы! То ли травы перекурили и экстази своей переели, то ли их так с пива пучит и ведет.

Одно понятно, делать им точно нечего. Совсем сдурели бюргеры в своей Европе. И тут уже ничего не поделаешь. Такие там теперь правила игры, особенно смешные для мигрантов с Ближнего Востока и из Африки, которые, сидя в своих медвежьих (верблюжьих, жирафьих, слоновых – нужное подчеркнуть) углах, над сдвинутыми на всю голову богатыми белыми людьми ухохатываются. Понять их можно. Если эти дуболомы хотят у себя геев собрать да еще подъемные им выдавать и пособия платить – это их проблема. Пускай теперь сами все последствия расхлебывают…

* * *

В новостях сообщили: Жванецкого больше нет. Так ударило… Мы с ним были знакомы лет тридцать, с начала 90-х. Но это лично. Была сначала «Ханука в Сибири» в снежной декабрьской Тюмени, потом Российский еврейский конгресс… А до того он ворвался в жизнь с 1975 года, с учебы в МИСиС, с первой пластинки, на которой впервые ЕГО голосом, со свойственными ему неподражаемыми интонациями, в общежитии с другом мы слушали его миниатюры.

Друг был родом из Котовска – маленького города под Одессой. Он говорил с тем же акцентом, в котором смешивалось украинское мягкое «шо» и явственные еврейские интонации, за которые его дружно ненавидела военная кафедра, подозревая в нем скрытого еврея. Хотя был он таки чистейшим украинцем, фамилию имел, судя по всему, греческого происхождения, а с евреями просто дружил. В Причерноморье такое сплошь и рядом бывает. В Одессе мы с родителями бывали каждый год, город был любимый, нас это и сблизило.

Его тогда на веки вечное зацепило у Жванецкого: «Я не местный, я с Котовска». В холодной, осенне-зимней, безо всяких следов моря, имперской Москве это было таким родным… Ну, он этот диск и переслушивал по сто раз. А потом мы его слушали вместе. Тем более что Жванецкий в исполнении Райкина и Жванецкий в исполнении Жванецкого, а также Карцева с Ильченко – это были две очень и очень большие разницы.

Нет, Райкин был великим артистом. Но Жванецкий был свой, родной. И тексты его были ЕГО текстами. Это даже описать невозможно, как от них поднималось настроение и становилось легче на душе! Может быть, потому, что он был исключительно мудрым. Жизнелюбивым. Ироничным и самоироничным одновременно. Он умел смеяться над собой и делал это с блеском, не стесняясь. Редкая, потрясающая черта характера…

А может быть, его тексты так воспринимались потому, что он принимал жизнь такой, как она была. Ничего ни из себя, ни из нее не строил. Никаких иллюзий по ее части не питал. Но понимал, принимал, высмеивал и любил такой, как она есть. И от этого вокруг становилось светлее и легче на душе. Он был как лампочка – освещал окружающее пространство. И то, что его, маленького, лысого, носатого еврея обожали вечно окружавшие его красивые женщины, было более чем заслуженно. Впрочем, он их тоже любил.

В конце жизни он таки выстроил личное счастье, и его сын успел вырасти взрослым на его глазах – огромная радость для любого отца. Он его страшно любил и очень стеснялся об этом говорить, но это чувствовалось, когда он писал и говорил о себе и своей семье. С мужчинами всегда так. Они то ли сглазить боятся, то ли стесняются много говорить о своих чувствах к близким…

Собственно, рассказывал он в основном о тех, с кем по-настоящему дружил и с кем был на самом деле близок. По большей части об Ильченко и Карцеве. Притом что рядом долгие годы находился еще один его друг и бессменный помощник, Олег Сташкевич, который организовывал его гастроли и концерты, тянул сразу десяток возов и ограждал, как мог, от назойливых идиотов, которые вечно лезли к нему в душу и крали его время. Неизбежная оборотная цена популярности – что делать.

Он был Одессой, а Одесса была им. Старая, которой больше нет. Уже целиком советская, но все еще чистой воды Левант. Интернациональная до изумления и неблагонадежная до искренней ненависти сверху. Как ее не переваривало киевское советское и партийное начальство! Как гордилось Одессой свое, городское! Как подозревало ее во всем, что было, и во всем, чего не было, начальство московское!