От часа тьмы до рассвета

Я отвел глаза от ее тела, посмотрел ей в лицо и испугался тому выражению, которое увидел. Лицо имело землистый оттенок, под глазами пролегли глубокие темные круги, а ее еще влажные от слез глаза были наполнены непомерным ужасом, отчаянием и паническим страхом. Увидеть мою Юдифь, мою маленькую, сладкую Юдифь, мою такую беззащитную, милую пышечку, которую я полюбил за такое короткое время, полюбил так, как никогда никого не любил, в таком состоянии было для меня настоящим потрясением, и мои мурашки в пояснице моментально исчезли. Я обхватил ее руками, крепко прижал к себе и начал гладить ее голую, холодную, потную спину. Я подавил желание взять ее на руки и укачивать, как маленькие кого ребенка. Никогда бы не подумал, что есть нечто, что может настолько лишить самообладания ее, которая всю эту ночь при всех тех ужасах, которые случались с нами, таким удивительным образом все время владела собой, вывести ее из себя настолько, что она, невзирая на присутствие Элен, будет безудержно плакать на моей груди. Но она сделала это. Сокрушительные рыдание сотрясали ее тело, и я так крепко прижал ее к себе, как это только было возможно, не причиняя ей боли. Я с трудом сдерживал слезы сострадания и никак не мог совладать со стыдом, пытаясь убедить себя в том, что мой срыв ничего не имел общего со слабостью.

Боковым зрением я заметил, что Элен наконец пробудилась от своего летаргического сна, хотя ее движения, с которыми она освобождалась из паутины проводков, казались замедленными, словно во сне. Юдифь немного отстранилась от меня, вытерла слезы с лица и изо всех сил старалась взять себя в руки. Одновременно она требовательным кивком указала на Элен, и я встал, чтобы помочь докторше, однако Элен слабо, но решительно помотала головой. Она медленно поднялась со своего низкого стула и все еще вялыми, усталыми движениями начала поднимать с пола свою одежду. Юдифи она тоже протянула ее цветастое платье, которое она подняла для нее. Юдифь, не вставая, сидела на стуле и стыдливо прикрывала грудь руками. Они молча оделись, а я наклонился за своей футболкой и натянул ее на себя. Наконец и Юдифь поднялась со своего места, и вот какое-то короткое время мы просто стояли и смотрели друг на друга неуверенностью, страхом, неловкостью, стыдом, болью и беспомощностью. Наконец с рассеянным видом Элен заговорила.

— Мы крысы в гигантской лаборатории, — мертвым голосом прошептала она. — А крепость — наш лабиринт.

Она смотрела на каменные плиты, из которых были выложены стены, затем перевела безразличный взгляд на путаницу кабеля на потолке, которую я только теперь заметил.

— А где-то сидит руководитель опыта и следит за всеми нами. У него теперь есть результаты измерений. И скоро эксперимент будет завершен.

Только теперь до меня дошло, что в нашем круглом зале больше не темно, хотя ни Карла, ни его фонаря, который освещал нам путь сюда, не было с нами. На стенах по кругу горели слабые аварийные лампочки, а из глубины под башней раздавался даже какое-то успокаивающее, работающее с перебоями жужжание, которое я посчитал шумом работающего электрического дизельного генератора. Его включил хозяин гостиницы? А если да, то где он теперь? Он ли это усадил меня, Юдифь и Элен на эти маленькие стулья и подключил к аппарату ЭЭГ? Возможно ли, что его золотая лихорадка и неосведомленность были от начала и до конца ложью и что все время он прекрасно сознавал, куда ведет нас и что с нами произойдет? Или все было по правде, и только его больной рассудок заставил его проверить на живых объектах, для чего служит это огромное сооружение? Или это воплощение его дурацкой идеи, которая недавно пришла ему в голову, понаблюдать за нами, как мы тащимся от приятного гудения колонки, прежде чем, покуривая марихуану, присоединиться к нам?

Безумие какое-то. Даже этот слабоумный престарелый хиппи не дошел бы до такой мысли. И все равно эта идея казалась мне во сто крат милее, нежели всерьез воспринимать то реалистичное предположение, которое только что выдвинула Элен. Крысы в лаборатории. Подопытные животные в коробке. Пойманы, использованы и…

Убиты?

— А что… что делают с лабораторными крысами, когда опыт оканчивается? — запинаясь, спросил я, сожалея, что вслух высказал это, потому что прекрасно знал ответ и вовсе не хотел его услышать.

С лица Элен исчезло выражение отстраненности, и появилась циничная улыбка, которая вовсе не подходила к ее лишенным выражения глазам.

— Смотря по обстоятельствам, — сухо ответила она. — Если опыт как-то повредил их до такой степени, что они не пригодны для дальнейших опытов, то поступают милостиво и усыпляют их. В большинстве случаев. А иногда после непродолжительного отдыха их используют для следующей серии опытов.