ОТ/ЧЁТ

— Так что же ты не пишешь?

— Я пишу.

— Что? Статьи?

— Нет, рассказы.

— Давно?

— Да лет семь уже.

— И о чем?

— О человеке, который никогда не расставался с портфелем.

— Почему?

— Потому что он легче воздуха. Когда любимая девушка заставила его бросить портфель, он улетел.

— Да я, собственно, спросил, почему я никогда не читал ничего из того, что ты пишешь? Почему семь лет ты пишешь один рассказ?

— А я разве сказал, что хочу быть известным писателем? Или писателем печатающимся? Для того чтобы стать известным писателем, действительно надо много и разнообразно писать, а главное — публиковать. Чтобы не забыли. Или наоборот. Можно вообще почти ничего не писать. Хотя абсолютное большинство людей помнят любого писателя по одному роману или даже рассказу, чаще всего потому, что не удосужились этот роман или рассказ прочитать в школе, но им про него рассказали. Опубликуй один рассказ, одно стихотворение в нужное время, в нужном месте — и все, ты известный писатель. Можешь до конца жизни наслаждаться отзывами о себе вроде: «Глубина таланта этого автора пришлась читателям строго по пояс».

— Что-то я не уловил. Ты не хочешь писать много. Ты не хочешь писать мало?

— Не то. Я пишу много. Но все время один рассказ. Просто я хочу написать такой рассказ, который никто никогда не напишет.

— Неужели ты хочешь…

— Нет.

— Что значит «нет»?

— А то и значит. Я не собираюсь добиваться ни совершенства формы, ни уникальности содержания, если ты это имеешь в виду. Я хочу написать один рассказ так, чтобы в нем было сообщение, тождественное самому себе. Чтобы смысл и форма до последней буквы, до последнего знака совпадали и не были равны чему-либо еще.

— А потом?

— Когда потом?

— Ну, когда напишешь.

— А потом не будет. Эта задача невыполнима. По крайней мере в русской литературе. ПИСАТЕЛЬ — это не итог. Это самодостаточный процесс поиска Грааля, в котором чаша — плетение словес, а кровь — истина, сквозь эти словеса проступающая. Истины же на Руси спокон века не находили.

— Слушай, Пол, до меня сейчас дошла разница между нашей отчизной и Европой.

— Ну, слава тебе, Господи! Разрешена последняя загадка истории. Западники со славянофилами могут отдыхать и не ворочаться в истлевших гробах, их кости…

— Ты послушай, это же твоя теория, только модифицированная. Россия — территория осуществления черновых вариантов жизни. Здесь у нас все делается наспех, абы как, без оглядки, потому что…

— Потому что это проба жизни, эскиз, первый набросок!

— Дошло наконец. В России и жизни не жалко. Власть тратит жизни десятками тысяч в каком-нибудь шестнадцатом веке и миллионами — в двадцатом, потому что все это только так: написал черновик и выбросил. А правильное воплощение жизни в России состояться не может. Смотри Чаадаева, «Первое философическое письмо». Второе не смотри.

— А где?

— Дам я тебе, с возвратом, почитаешь.

— Я спрашиваю, где может состояться правильное воплощение российского черновика?

Вопрос, заданный Полом, показался нам настолько важным, что пришлось перейти к чистому виски.

Давай рассуждать. Давай. Беловой вариант жизни может состояться на Западе. За Запад! Или на Востоке. Компай! На Западе люди точно знают, чего хотят. На Востоке — что необходимо. На Западе жизнь устоявшаяся и размеренная. Нет неожиданностей. Нет истории, потому что осуществляется лучшее из опробованного. На Востоке… а о каком Востоке мы говорим? Не о мусульманском точно. Индия? Китай? Япония? Предлагаю гипотезу. До девятнадцатого века Китай был страной беловых вариантов всего Востока. Это очевидно, как и то, что в двадцатом веке на Китай полагаться нельзя. Но! В семнадцатом — девятнадцатом веках в Японии эпохи Токугава произошла перезагрузка. Япония двадцатого века — страна окончательного варианта жизни для душ Востока. А Южная Корея — для Северной. А как быть с Африкой? А никак. Африканские души переселяются в Россию, чтобы стать черновиками. Россия — страна Пушкиных, Запад — страна гётов. Кого? Гёте — беловой вариант Тредиаковского. Стоп. Василий Кириллович Тредиаковский умер в 1768 году. А Иван Вольфганыч Гёте родился в 1749-м. Не получается. Значит, Гёте — беловой вариант Симеона Полоцкого.

На том и порешили.

Заканчивался вечер под диск «По волне моей памяти». Это единственное музыкальное творение на доступном нам обоим языке, которое мы можем слушать вместе. Я давно заметил, что от любимых Полом бардов у меня значительно раньше времени наступает похмельный синдром. Пол же предложенного мной как-то раз БГ назвал «индейской разлюли-малиной», что положило конец нашим спорам о путях развития отечественной актуальной музыкальной культуры раз и навсегда.

ПОНЕДЕЛЬНИК