От Древнего мира до Возрождения

«Поклонение волхвов» – огромная картина, находится в лондонской Национальной галерее. Брейгель был невероятным рассказчиком. Они все были такими и пытались рассказать, каждый на своем языке аллегории и метафоры. Вот Мадонна держит в руках ребенка. Никто не понимает, что делается. Вот волхвы. На том, что в центре, одежда, завязанная сзади по цвету. Как это красиво! И болтается длинный пустой рукав, словно волхв безрукий и в рукаве ничего нет. Он какой-то длинный, плешивый, седой, какой-то… никакой. Это линия вся настолько активная, с точки зрения эмоционально изобразительной, что ее не надо разбирать по деталям, вы запоминаете ее сразу. Но особенно выделяется Каспар. Оторваться от этого негра в его одежде невозможно. Картина эта удивительна по своей драматургии. На Каспаре белая одежда из бедуинской валяной шерсти. Он так богато одет, такая элегантность! До какой же степени красиво написано это белое пятно, с каким вкусом он писал эти складки! Взглянем на еще одного персонажа: кто-то шепчет что-то ему на ухо. Это парень шепчет: «Ты посмотри сюда, слева». А кто там слева? Войска царя Ирода. Стоят, глазеют. И этот персонаж даже головы не поворачивает. А ему на ухо рассказывают, что будет, и чтобы он отсюда уносил ноги.

То есть для Брейгеля, как и для всякого адамита, очень интересна вся евангелическая история. Она имеет для него большое сакральное значение. Он рассматривает эту ситуацию с точки зрения психологического фактора. Вот сейчас уйдут волхвы, и он схватит свою жену с ребенком и убежит. Написано просто блестяще. Брейгель – великий психолог, историк, первый исследователь массового человеческого сознания, сознания как такового.

Но когда историческое время очень сильно ударило по нему, наступило время страха. Когда пришли испанцы, возникли слова «родина», «дом», «отечество». Именно с этим периодом связана его поэтическая серия «Времена года». Вся эта серия находится в Вене, там лучшее собрание Брейгеля. У Брейгеля утонченное чувство правды деталей, как у Феллини. Феллини тоже очень точен в деталях – и в одежде, и в еде, и в людях. Для изучения культуры времени это очень важно. Брейгель задолго до Фрейда и Юнга исследовал сознание и объяснил, что вся тайна находится внутри. У него есть все: и вес предметов и вещей, и повторение времени.

Конечно, ничего тут уже не поделаешь, но все равно он пришел к тому, от чего и ушел, сделав спираль в 3,5 поворота. И в той же самой точке сказал: нет, равнодушная природа будет красотою вечною сиять, а человечество обречено, потому что слепые останутся слепыми.

Брейгель, конечно, один из самых, если не самый трагический, безысходный и безнадежный художник в мире. Греческая трагедия – это всегда катарсис. Царь Эдип шикарно вышел из положения, потому что восстановил через осознание гармоническую мировую ось. Он восстановил ее в себе. Когда веронский герцог над горой трупов, окруженный Монтекки и Капулетти, произносит слова – это катарсис, это искупление, а здесь, как писал Окуджава, искупления не будет. Очень трудно назвать рядом с Брейгелем настоящего художника (современные ни в счет) такого класса, который бы так строил пространство и мог найти свой язык, свой мазок, свой цвет и пластику.

Мир за Нидерландами идти не мог – это была бы безвыходность. Мир должен был идти за итальянцами. У них была опера, у них живописцы, архитектура, развитие, за ними шла литература и поэзия. Они создали карнавал, а в нем все – и жизнь, и смерть.

А такой художник, как Грюневальд, открыл XX век. Как вы можете видеть, он был еще тот оптимист. Не будем особо останавливаться на его биографии, но скажем, что был такой мастер Маттиас, Микеланджело о нем пишет, он был с ним в близости. Маттиас сам называл себя Грюневальдом. Он сам спрятал себя под псевдоним и под этим псевдонимом создал Изенгеймский алтарь для монастыря в Изенгейме. В 1916 году было сделано исследование. Правда, сам алтарь был растащен по музеям, но автор, мастер этого алтаря, был отождествлен. Тем более, что о нем писал Дюрер.

Вопрос был запутанный, никто не мог понять, кто это такой. Грюневальда подделывали, делали копии. Он был художником, не похожим ни на кого, ни на одного из своих современников, ни на одного из своих последователей. Он написал четыре или пять «Распятий», в том числе «Распятие Христа» в Изенгеймском алтаре.