От Франсуа Вийона до Марселя Пруста. Том I

Но главные действующие лица «Мемуаров» отмечены прежде всего не наличием каких-то определенных черт, а человеческой достоверностью, подлинностью: поэтому-то книга Сен-Симона и населена столь пестрой толпой неповторимых типов, ярких индивидуально стей. Всем им противостоит в книге один непременно положительный персонаж. Это сам Сен-Симон. Он не то чтобы злоупотребляет своими правами рассказчика, но изображает себя все-таки несколько иным, чем он был на самом деле. И не в том дело, что он – ретро спективно – неизбежно оказывается дальновиднее и догадливее с воих современников, а в том, что его моральные позиции выглядят всегда предпочтительнее. Писатель не был по натуре ни ханжой, ни циником, но он, конечно, осознавал всю уютную относительность господ ствовавших в обществе нравственных норм. Этой относительностью он пользовался, но во вполне допустимых пределах. С этим связана и его религиозность, которая дает о себе знать в «Мемуарах». В ней нет ничего показного и нарочитого, ее можно было бы назвать «народной», то есть основывающейся на непритязательных взглядах широких масс, для которых религия была надежным подспорьем в жизни. Подспорьем, а не суровым однозначным императивом (и здесь Сен-Симон еще раз вступал в полемику с г-жой де Ментенон и Людовиком, насаждавшими при дворе ханжеское благочестие, противное, по мнению мемуариста, здравому смыслу и человеческой природе).

Вообще, в повествовательной ткани книги мы можем выделить несколько перемежающихся, переплетающихся слоев[547]. Во-первых, это поступательный, однонаправленный рассказ о ходе истории, о движении, развертывании, поворотах придворной жизни. Во-вторых, это вклинивающиеся в ровное повествование короткие анекдоты, подчас остроумные, забавные, острые, подобные щелканию бича, заключительному pointe’y эпиграммы и т. п. (и тут Сен-Симон сближается с Тальманом де Рео). В-третьих, это развернутые портреты-характеристики, растягивающиеся порой на многие десятки страниц (как писал автор мемуаров, «повествование о фактах полезно только тогда, когда оно раскрывает их истоки, причины, последствия и взаимные связи, что достигается лишь путем показа поступков лиц, в них участвовавших»). Наконец, в-четвертых, это отступления-размышления на политические, реже на моральные темы. И все это соединено, сплавлено в единый повествовательный поток.

Необходимость давать пространные характеристики-портреты основных персонажей «Мемуаров» заставила Сен-Симона находить емкие, всеобъемлющие формулировки, близкие к афоризму, максиме, и здесь он с успехом использовал опыт таких своих предшественников, как Ларошфуко или Лабрюйер. Но рядом с характеристикой характерологической (отчасти психологической и социальной) мы находим у Сен-Симона широко разработанные приемы передачи чисто внешнего портрета. Мемуариста сравнивали с Рубенсом, и это верно: Сен-Симон близок великому фламандцу размашистостью мазка, смелым высвечиванием деталей, сосредоточенностью на главном (и потому Сен-Симона было бы ошибкой сравнивать с Ван Дейком, с его большей парадностью и гармонической уравновешенностью). И вот что стоило бы отметить: Сен-Симону более с руки изображение странного, отклоняющегося от нормы, неординарного, даже уродливого, чем гармонически прекрасного или попросту обычного. Это и понятно: некрасивое и вообще отрицательное более индивидуально, чем безоговорочно позитивное. Сен-Симон подметил эту особенность читательской рецепции и широко пользуется этим в своей книге.

«Мемуары» Сен-Симона – это история не личной жизни (как бывало в стольких мемуарных книгах) и не отдельных частных жизней. Это история целой четко обозначенной эпохи. Это, конечно, в известной мере поиски утраченного прошлого, причем поиски двоякие – поиски просто «прошлого», как в любых мемуарах, и поиски «века Людовика XIV», каким он обещал стать в своем начале и каким не стал во времена Сен-Симона.

Писатель знал, какими качествами должен обладать историк, и сказал об этом во введении к «Мемуарам». Это наблюдательность и начитанность, ясность суждений с позиций «истины» и беспристрастность. Всем этим он сам обладал в очень большой мере. И потому книга Сен-Симона – неоценимый исторический источник и яркий человеческий документ.

Впрочем, он лишен исповедальной обнаженности иных мемуарных книг или дневников (типа стендалевских «Жизни Анри Брюлара» и «Воспоминаний эготиста» или же дневников Гонкуров). Писателем-моралистом – как Ларошфуко или Лабрюйер, как его современник Вовенарг – он не стал. Не владел он и мастерством интриги – увлекательность его повествования объясняется не столько композиционными ухищрениями, сколько захватывающей головокружительностью самой жизни, описываемой Сен-Симоном. Не был он и большим стилистом, о чем почел необходимым специально сказать в конце книги. «Я помышлял лишь о точности и правде, – писал мемуарист. – Смею утверждать, что оба эти достоинства неотделимы от моих “Мемуаров”; составляют их основу и душу». Стиль его не то чтобы коряв, но прост и непритязателен.