От Геракла до Перикла. Древнегреческая история

Дальнейшее изложение должно было бы проходить под хохот собравшихся: «Сказав это, он стал разрезать людей пополам, как разрезают перед засолкой ягоды рябины или как режут яйцо волоском. И каждому, кого он разрезал, Аполлон, по приказу Зевса, должен был повернуть в сторону разреза лицо и половину шеи, чтобы, глядя на свое увечье, человек становился скромней, а все остальное велено было залечить. И Аполлон поворачивал лица и, стянув отовсюду кожу, как стягивают мешок, к одному месту, именуемому теперь животом, завязывал получавшееся посреди живота отверстие – оно и носит ныне название пупка. Разгладив складки и придав груди четкие очертания, – для этого ему служило орудие вроде того, каким сапожники сглаживают на колодке складки кожи, – возле пупка и на животе Аполлон оставлял немного морщин, на память о прежнем состоянии. И вот когда тела были таким образом рассечены пополам, каждая половина с вожделением устремлялась к другой своей половине, они обнимались, сплетались и, страстно желая срастись, умирали от голода и вообще от бездействия, потому что ничего не хотели делать порознь. И если одна половина умирала, то оставшаяся в живых выискивала себе любую другую половину и сплеталась с ней, независимо от того, попадалась ли ей половина прежней женщины, то есть то, что мы теперь называем женщиной, или прежнего мужчины. Так они и погибали. Тут Зевс, пожалев их, придумывает другое устройство: он переставляет вперед срамные их части, которые до того были у них обращены в ту же сторону, что прежде лицо, так что семя они изливали не друг в друга, а в землю, как цикады. Переместил же он их срамные части, установив тем самым оплодотворение женщин мужчинами, для того чтобы при совокуплении мужчины с женщиной рождались дети и продолжался род, а когда мужчина сойдется с мужчиной – достигалось все же удовлетворение от соития, после чего они могли бы передохнуть, взяться за дела и позаботиться о других своих нуждах».

От всей этой истории остались «камбалоподобные части». Из двуполых андрогинов мужской кусок охоч до женщин, женский – до мужчин. Оба куска – блудодеи и распутники. Прежде женские особи, давшие теперь женские половинки, стали лесбиянками. Распиленные пополам мужские особи влекутся к мужчинам, «им нравится лежать и обниматься с мужчинами». Аристофан дает гомосексуалистам двоякую оценку: «Это самые лучшие из мальчиков и из юношей, ибо они от природы самые мужественные. Некоторые, правда, называют их бесстыдными, но это заблуждение: ведут они себя так не по своему бесстыдству, а по своей смелости, мужественности и храбрости, из пристрастия к собственному подобию. Тому есть убедительное доказательство: в зрелые годы только такие мужчины обращаются к государственной деятельности». Тем не менее, обычай принуждает их к браку и деторождению.

Что-то здесь наблюдается сходное с современностью – с «голубым лобби» во властных структурах и «климовскими» персонажами.

Приводя данный отрывок из «Пира» в книге «Очерки античной мифологии и символизма» (в несколько ином варианте перевода), выдающийся Алексей Лосев принимает эти слова за позицию Платона и не ощущает иронии, пародии, которая превращает обсуждение в издевку над Эротом, другими богами и глупыми суевериями. И над гомосексуальными отношениями также.

Завершая свою речь, Аристофан предупредил: «если мы не будем почтительны к богам, нас рассекут еще раз, и тогда мы уподобимся не то выпуклым надгробным изображениям, которые как бы распилены вдоль носа, не то значкам взаимного гостеприимства». И просит Эриксимаха не вышучивать его речь. Действительно, Аристофан не смог выдать искрометной импровизации и стал зануден. Поэтому его размышление никого из участников пира не заинтересовало, и не было прокомментировано. Зато оно с огромным интересом воспринято в последующие века. Иным мыслителям кажется, что это и есть ключевой момент «платонизма». Платон достиг своей цели: скоморошество Аристофана обеспечило его тексту выживаемость в волнах истории, а также отвлекло подавляющее большинство читателей всех времен и народов от основных мыслей «Пира».

За все хорошее (Агафон)

Наконец, после выступлений, которые маскируют ключевые идеи участников пира, в дело вступают Агафон и Сократ.

Следуя насмешливому тону, заданному Аристофаном, Сократ и Агафон сразу перешли на ироничные похвалы друг другу: Сократ возносит хвалу мудрости Агафона, способного выступать в театре перед огромной толпой, а Агафон преклоняется перед мудростью собравшихся, которые для него гораздо страшнее большой толпы невежд. Сократ иронизирует: присутствующие тоже были в той толпе. И если бы участники обсуждения были действительно умны, то Агафон мог бы устыдиться.

По своему обыкновению Сократ стал своими вопросами заводить собеседника в логический тупик. Но вмешался Федр и потребовал возвращения к восхвалению Эрота. Агафон сказал, что он именно этим и будет заниматься в своей речи, поскольку его предшественники восхваляли не самого Эрота, а результаты его деятельности, полезные людям.