От «Града обреченного» до «Бессильных мира сего»

Затем, как уже было сказано выше, идет отрывок с коридором, где пахло канцелярией и были развешены объявления. Там Андрей Т. вспоминает о том, как он взбирался на пожарную лестницу и, пытаясь объяснить, почему у него трясутся руки, придумал себе болезнь Паркинсона. В опубликованном варианте далее идет: «…за многими делами он так и не удосужился выяснить, есть ли такая болезнь на самом деле, и если есть, то болеют ли ею люди…» В черновике воспоминание продолжается: «Эта унизительная ложь преследовала потом его целую неделю: время от времени он спохватывался и принимался трястись под внимательными взглядами своих товарищей, и кончилось это тем, что перепуганная классная воспитательница по прозвищу Яишница отвела его к врачу…»

Затем, после дверей «Для смелых» и «Для не очень», приключения, отсутствующие в окончательном варианте, продолжаются:

Андрей Т. стиснул зубы покрепче, взялся за деревянную ручку левой двери и рванул ее на себя.

Ничего особенного. Новый коридор, но уже никаких бумажек и плакатов. Голые облупившиеся стены. Цементный пол. На полу — следы, оставшиеся, видимо, еще с тех времен, когда цемент не схватился. Гм. Довольно странные следы. Похоже, что здесь прошла лошадь. Копыта. Гм. Пахнет мокрым железом.

Андрей продвигался по коридору с опаской, стараясь держаться у стены, подальше от странных следов. Он был готов ко всему, но ничего особенного не происходило. Коридор все заворачивал влево, впереди ничего не было видно, и было тихо, только где-то в отдалении что-то звонко тикало — то ли вода капала, то ли еще что-то… Андрей чувствовал себя очень смелым и даже мужественным, Спиридон, видимо, тоже. Во всяком случае, он все время напевал вполголоса «Я — Як-истребитель» и другие мужественные песенки.

Потом коридор вдруг снова расширился и стал очень похож на лестничную площадку перед лифтом. Андрей и сам не сумел бы объяснить, почему в голову ему пришли эти слова: лифт, лестничная площадка… Может быть, потому, что перед ним теперь была какая-то металлическая сетка с проемом в виде двери, а справа и слева обнаружились те унылые предметы, которые так часто скапливаются на лестничных площадках: запыленная детская коляска, старые лыжи, целый штабель цветочных ящиков с облупившейся масляной краской, пустой книжный стеллаж и еще целый склад какого-то забытого барахла во главе с чудовищным сервантом без стекол и без полок.

Впрочем, не в этом пыльном барахле было дело. Внимание Андрея приковал этот самый проем в железной сетке. Идти надо было именно туда, в этот проем, за которым начинался ярко освещенный зал с зеркальным паркетом и с сиреневой неопределенной дымкой вместо дальней стены. Следовало бы сделать всего несколько шагов, чтобы миновать железную сетку, но почему-то именно эти шаги делать очень не хотелось.

Взяв себя в руки, он все-таки шагнул — раз и другой. Замер. Что-то изменилось. Что? А, понятно. Прекратилось тиканье или щелканье, которое составляло до сих пор некий звуковой фон, и стало очень тихо. Прямо-таки угрожающе тихо! Все вокруг словно бы налилось угрозой: чьи-то глаза жестко прищурились, беря на мушку, чьи-то стальные когти хищно подобрались, готовясь к прыжку… Не ступай собака в волчий след… Андрей тихонько перевел дух и отступил назад. Он был весь мокрый, как мышь.

Несколько секунд еще держалась ощетиненная клыками и когтями тишина, а потом: тик… тик… тик… тюк!.. И все стало как прежде.

Андрей обессиленно присел на какой-то древний табурету подножия титанического серванта и поставил Спиридона себе на колени. В голове у него стоял хаос из каких-то обрывков мыслей и, главным образом, цитат, и Спиридон выкрикивал беспорядочные фразы (тоже, видимо, набрался страху), получалось примерно следующее: «…Как выскочу, как выпрыгну — пойдут клочки по закоулочкам!.. Вперед, вперед и не сдаваться!.. И никто не узнает, где могилка моя… Парус, сорвало парус!.. Росомахи погибших грызут, засыпая их кости песками… Нам нет преград на море и на суше!..» И так далее.