От грозы к буре

Тропинка, все так же причудливо извиваясь, не спеша вела Константина и Маньяка вглубь начинающей постепенно просыпаться деревни. Полусонные хозяйки уже выгоняли своих кормилиц, ловко сбиваемых ударами кнута в послушное стадо вихрастым молодым пастухом. Отчаянно голосили петухи, пытаясь перекричать друг дружку… Словом, ничто не напоминало ужас, только что пережитый ими в лесу.

Константину стало как-то весело и радостно и тоже захотелось заорать во весь голос что-то звонкое и дурашливое, но он усилием воли сдержал себя, а чтобы слегка сбить настроение, принялся глядеть по сторонам, выискивая церковь. Та, невысокая и старенькая, виднелась на одном из самых высоких пригорков. Легкий ветерок, тихонько подтолкнувший их в спину, как бы пригласил обоих на утреннюю молитву, которая должна была начаться с минуты на минуту.

– Самое время водицы испить, – хладнокровно буркнул Маньяк, останавливаясь у придорожного журавля[64] и вовсе не торопясь к цели их путешествия.

Когда он уже вытянул из сруба бревенчатую бадейку, все его движения вдруг почему-то как-то резко замедлились. Руки продолжали работать сноровисто и плавно, но глаза ведьмака не отрываясь следили за одним из домов, стоящим поодаль, почти у самого края деревни и имеющим неряшливый и запущенный вид. Достав наконец воду, он долго прицеливался, с какого края лучше напиться, затем предложил Константину.

Едва тот пригубил, как Маньяк лениво заметил:

– А вот и колдун глаза продрал, – и тут же успокоил князя: – Да ты пей-пей, не спеши. Нам после его в церкву входить надо.

Так и случилось. Когда они с Маньяком зашли вовнутрь тесно набитой народом церквушки, служба уже была в разгаре. Не обращая особого внимания на толпу, Маньяк плавно стал пробираться вглубь, таща за собой князя. Затем напарник Константина резко затормозил свое движение и пристроился сбоку возле какого-то лохматого и нечесаного заспанного мужика весьма преклонных лет.

С минуту оба – и Маньяк, и Константин – усердно изображали прихожан, слушающих священника, а затем ведьмак сунул в руки князю небольшой рябиновый прут. Будучи заранее проинструктирован, Константин незаметно коснулся им стоящего рядом мужика и от неожиданности чуть не отпрянул в сторону. Их сосед, с виду ничем не отличавшийся от прочих молящихся, едва его коснулся рябиновый прут, оказался вдруг стоящим спиной к основному иконостасу. Константин убрал прут, и мужик в ту же секунду вновь перестал чем-либо отличаться от прочих прихожан. Голова его, как и положено, была устремлена в сторону алтаря, губы шевелились, будто повторяли читаемую молитву, а взгляд глубоко посаженных глаз был безбоязненно устремлен прямо на грубо намалеванного Христа.

Константин еще раз прижал прут к рукаву длинного овчинного полушубка и вновь не поверил своим глазам. Все оставалось таким же, но мужик был обращен к Исусу[65] затылком. И снова, после того как князь отнял рябиновую веточку, старик увиделся ему сосредоточенно молящимся, как и все прочие.

– Угомонись, – буркнул ему еле слышно в ухо Маньяк, которому уже наскучила княжеская забава.

– А когда я его касаюсь, почему никто не удивляется? – также шепотом спросил Константин ведьмака.

– Да потому, что морок исчезает токмо у того, кто прут держит, – ответил Маньяк. – К тому же слова заветные знать надобно, так что ты без меня и не пытайся даже – все равно ничего не выйдет.

– Так ты ничего и не заметил, – удивился Константин.

– А на меня морок вовсе силы не имеет, – ухмыльнулся ведьмак.

Они выстояли еще минут десять в душном помещении и вышли, с наслаждением вдыхая утренний воздух, еще не утративший до конца ночной свежести и несущий в себе влажность полноводной реки Прони, так же как и лес, огибающей деревню, только с противоположной стороны.

– Ежели ты мыслишь, что про этого колдуна одни мы с тобой ведаем, то зазря, – буднично проинформировал князя ведьмак. – Его все в деревне знают.

– И терпят? – удивился Константин. – Он же им гадости творит каждый день, а они все сносят?

– Не токмо гадости, – пожал плечами Маньяк. – И не каждый день. А ежели и творит, то лишь тому, кто этого и впрямь заслуживает.

Выдержав паузу, ведьмак предложил:

– Ежели гривны не жаль – можем на свадьбу зайти. Пора ноне неурочная[66], но здешнему тиуну наплевать. Рад радешенек, что нашел дурака и дочку-перестарку с рук сбывает…

– А перестарке этой сколько годков-то? – поинтересовался Константин.

– Да без двух лет три десятка, – усмехнулся ведьмак. – Ну что, пойдем?

– А нас ведь не приглашали? – усомнился князь.

– Тю на тебя. Я же сам тиун в Приозерье. Мы со здешним добре знаемся. Он и за меня ее сосватать пытался, да токмо мне лучше сразу камень на шею да в омут головой.

– Что так?

– А выгоднее, – простодушно пояснил Маньяк. – В воде я ведь недолго промучаюсь. Нахлебался, да и дело с концами. А тут всю жизнь тебя пилить будут. Ну так что, идем? Я ему, правда, не обещался, но коль такое дело…

– Идем, – согласился Константин.

– Ну и ладно. Там и заночуем. Да гляди, ныне ночью снова спать не придется.

– Потерплю, – коротко отозвался князь.