От грозы к буре

— Он меня спрашивает, — тут же надел воевода маску старого одесского еврея. — Он задает вопрос, хотя тут надо только слушать. Конечно, я могу изложить ее краткое содержание, но разве ж у меня получится перевести глубинный смысл поэзии на будничный язык банальной прозы. Я буду только размазывать белую кашу по чистому столу, и ничего хорошего из этого таки не выйдет.

— А ты попробуй, — предложил Константин.

— Ну, только если совсем немного, — кокетливо заметил Вячеслав. — Так вот, дело было так. Сеча. Идет бой между твоей дружиной и Ярославовой. И вдруг… — дальнейшее он изложил на ухо другу.

Через несколько секунд оба весело смеялись.

— Но вообще-то это больше порнухой какой-то отдает, — вытерев выступившие слезы, заметил Константин.

— Зато в каком выгодном ракурсе ты, и в каком невыгодном свете, точнее позе, он, — возразил Вячеслав. — Ты погоди, погоди. Про вас с ним скоро вообще анекдоты рассказывать станут. Будете такая же сладкая парочка, как Брежнев с Никсоном или Горбачев с Рейганом.

— Или Чапаев с Петькой, — добавил князь.

— А что? Между прочим, замечательная идея, — не стал спорить воевода. — Но на данный момент у меня есть соображения получше. Надо подойти к Стожару и тихо попросить, чтобы он исполнил твой бледный пересказ текста о ведьме и ведьмаке в своей яркой и образной литературной манере. Пошли, пошли, — потащил за собой друга Вячеслав, приговаривая на ходу: — Я знаю, что если попросишь ты, то он железно не откажет…

Но веселились ныне не только в княжеском тереме. Ликовала вся Рязань. Да что там Рязань — от невиданного урожая, который будто кто и впрямь наворожил, по всем селищам народ пьяный от радости ходил. Опять же все дела закончились, горячие денечки в поле позади — чего не повеселиться? К тому же не просто так, а на веселых свадебках, кои завсегда об эту пору устраивались.

О том же, что там потом грядет, мало кто задумывался. Пословицу, по которой день прошел и слава богу, не вчера выдумали — давным-давно.

Да и не у народа о грядущем голова болеть должна, а у князя — ежели он настоящий, конечно. Им-то что, под Константином грех жаловаться — самый всамделишный попался, как есть доподлинный. Вон как лихо всех одолел, включая половцев. Теперь надолго забудут поганые, как по рязанским землям бродить. А это значит что? Да то, что можно жить спокойно.

Коли уж и степняки укорот получили, то теперь и вовсе бояться некого. Изо всех ханов только один и остался в силе — Данило Кобякович. Да и тот в шуринах у рязанского князя, который в это лето так ему угодил, что лучше некуда. Не зря половецкие пастухи прямо перед осенней грязюкой сразу два табуна к Рязани пригнали, и в каждом не меньше тысячи голов. Отдарился, стало быть, Данило Кобякович.

А за что, о том старший над пастухами сказал, передав рязанскому князю изустно слова хана:

— Ныне весь Дон твой, княже. Володей. А мне и остальных пастбищ в степи хватит. Просторно сейчас в ней. На славу ты потрудился этим летом. Теперь живи да радуйся на долгие лета.

Слова эти мигом по всему княжеству разлетелись, присказкой стали. То и дело их повторяли:

— Живи да радуйся.

Это в перерывах между песнями звонкими да плясками бесшабашными на свадебках веселых.

К тому же и епископ новый, владыка Мефодий, который по осени на Рязань прибыл, об этом говорит. «Бог есть любовь» — доподлинные его слова.

А уж кому-кому, а ему виднее. Чай, он к вседержителю поближе иных прочих стоит — зря не скажет. Это у него чин новый да имечко поменялось из-за сана монашеского, а сам он хорошо всем известен. Давно уже о нем добрая слава по всему княжеству идет. Такого не грех и послушать сходить, и куну лишнюю в церковную кружку опустить, и поступить, как он советует.

А раз бог есть любовь, то что это значит? От земной-то любви до венца — шажок малый. Иначе-то нельзя, потому как это уже блуд, срамота и грех смертный будет. Венец же, в свою очередь, свадебку означает. Вот мы и сызнова к тому же самому пришли. Получается, что не просто так народ веселится, а по божьему благословению.

Лоб же морщить о том, что какая-нибудь напасть может в следующее лето приключиться, непривычно, да и ни к чему.

И вообще, чего зря креститься, если гром не грянул?

* * *

Константин же вовсе стыд утеряша, с той диавольской печати своей учал отиск делать и оным отиском учиниша своих людишек клеймити, аки скотину, души их диаволу в нети вручахом. Те же, яко овцы неразумны, сии отиски, видом яко кругляки, носища на шее явно и хваляся оными пред прочими.

Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 года.

Издание Российской академии наук. СПб., 1817

* * *