От Иерусалима до Рима: По следам святого Павла

Святой Павел тут немало походил — всякий раз, как путешествовал из Антиохии в Малую Азию. Для него тот пейзаж, что расстилался передо мной в лучах утреннего солнца, был привычен. Огромная плоская равнина простиралась до горизонта и упиралась в подножия гор с заснеженными вершинами. На многие мили окрест не было видно ни единого жилья, лишь отары овец паслись под дозором чабанов. Сами чабаны выглядели странно в прямоугольных, с широкими плечами накидках, которые здесь называют кепениклер.Такие войлочные накидки незаменимы для пастухов, ибо защищают не только от ветра, но и от дождя. По сути, они являются влагонепроницаемыми, поскольку изготавливаются из грубой шерсти киликийских овец. Из нее же, как и во времена святого Павла, местные жители делают материал для палаток, парусину и вьют веревки. Говорят, пастух может запросто выйти из-под своей накидки, а она так и останется стоять на земле.

Разглядывая чабанов, которые, подобно пугалам, торчали посреди степи, я подумал: а ведь, наверное, и Павел во время своих длительных переходов неоднократно пользовался кепеником.Недаром, находясь в неволе у римлян, он писал во Втором послании к Тимофею — тому самому, которого величает «возлюбленным сыном», — о своих нуждах и просил: «Когда пойдешь, принеси фелонь, который я оставил в Трояде у Карпа» ⁸. Наверняка фелонь, о которой ведет речь Павел, и была тем самым киликийским кепеником.Кому, как не пожилому апостолу, знать, что такая вещь убережет его от промозглой сырости римской темницы.

Тем временем поезд спустился в светлую, уютную долину. На станции Адана мне предстояло сойти и своим ходом добираться до Тарса, который лежал в двадцати милях к западу от железнодорожной ветки. Уже стоя на платформе, я заметил давешнего сирийца, выглядывавшего из окна. Красную феску у него на голове сменил черный берет. Ловко, ничего не скажешь! С одной стороны, берет — вполне европейский головной убор, так что сириец наглядно демонстрирует лояльность к местным законам. А с другой, берет не имеет полей, посему даже сам Пророк не стал бы возражать против такой детали одежды.

Я замешкался на несколько минут, пытаясь припомнить, как по-турецки называют носильщика. Попутно разглядывал станцию. Выглядела она вновь отстроенной, и преобладающим материалом здесь был железобетон. На платформе велась оживленная торговля. Мальчишки катили перед собой тележки, заваленные апельсинами, шоколадом и бубликами с кунжутом, которые в Турции называют симитами.Тут же, рядом с лакомствами, лежали и заготовленные на продажу шкурки лисы и куницы. Как всегда, не было недостатка в торговцах сахарным тростником. Они бегали вдоль поезда и предлагали свой товар мрачным пассажирам, стоявших возле открытых окон.

Мое раздумье было прервано довольно-таки грубым похлопыванием по плечу. Обернувшись, я наткнулся на испытующий взгляд двух полицейских. Черт, меня ведь предупреждали, что иностранец в Турции и двух шагов не пройдет, чтобы не привлечь к себе внимание полиции. А я не поверил! Я предъявил стражам порядка английский паспорт, но, похоже, это только усугубило их подозрительность. Меня отвели в полицейский участок на станции, где препоручили заботам офицера с непременным револьвером у пояса. Абсурд какой-то! Еще немного, и я начну себя ощущать персонажем шпионского романа. Судя по той въедливой дотошности, с которой офицер изучал мои документы, по его озабоченному перешептыванию с помощником и косым взглядам в мою сторону, ничего приятного меня не ожидало. Я понял, что столкнулся с проблемой железного занавеса, причем в самой худшей — бюрократической — редакции. В основе этой агрессии лежал страх и полное непонимание того, что творилось в окружающем мире. Если бы передо мной сидел французский, немецкий или итальянский чиновник, то ему достаточно было бы одного взгляда на меня самого и на мой багаж, чтобы осознать мою абсолютную безвредность. Тысяча мелких деталей подсказала бы опытному полицейскому, что меня надо отпустить, предварительно снабдив носильщиком. Но, увы, дело происходило в Турции, и этим людям я представлялся тайной за семью печатями. Что же делать? По-английски офицер не понимал, и я начинал уже терять надежду на благополучный исход, когда в участке объявился еще один полицейский в сопровождении молодого американца. Моему облегчению не было пределов. Молодой человек, пояснил, что работает при американской миссии в Адане.

— Они хотят знать, что вы здесь делаете, — перевел он.

— Я намереваюсь осмотреть Тарс.

— Они хотят знать, зачем вам это.

— Потому что я пишу книгу о святом Павле.

Мой ответ, похоже, совершенно деморализовал офицера. Поднявшись с места, он закурил сигарету, затем обернулся ко мне и поинтересовался с серьезным видом:

— Ваша книга о политике?

— Господи, нет, конечно!