От Иерусалима до Рима: По следам святого Павла

Покинув мечеть танцующих дервишей, я вышел на узенькую улочку. Возле лавки, торгующей хлебом, я заметил худого согбенного старика. Ветхий коричневый балахон висел на нем, как на вешалке, широкий подол развевался вокруг костлявых ног. Даже комичная маленькая шапочка — из тех, что носят мальчишки на пляже, — не могла скрасить ощущения трагичности и потерянности, исходившего от старика. С голодным блеском в глазах он переходил от прилавка к прилавку, и десятки любопытных глаз провожали эту нелепую темную фигуру. Мне сообщили, что старик когда-то принадлежал к ордену танцующих дервишей.

— И как он сейчас живет? — спросил я у Хассана.

— Понятия не имею.

— Ему разрешается попрошайничать?

— Нет.

— Ну, может, люди сами подают ему в память о былых временах?

— Кто знает?

Больше ничего не удалось выяснить. Но мне не верилось, чтобы в Конье — на протяжении многих столетий оплоте мевлеви — не нашлось ни одной доброй души, готовой пожертвовать корку хлеба несчастному дервишу, который в силу каких-то причин не сумел уехать в один из заграничных монастырей.

Мы продолжили прогулку по базару, и в одном месте мое внимание привлекла куча фетровых шляп, сваленных на мостовой. Видно было, что их только-только изготовили и выложили на солнышко просушиваться. Я не смог сдержать улыбки при мысли, что обнаружил источник обеспечения Ататюрка его любимыми шляпами.

В этот миг дверь лавочки распахнулась, и на пороге появился улыбающийся человек. Это был хозяин, который, очевидно, увидел меня через окно и решил пригласить внутрь. Я обнаружил, что все турки (если только они не носят полицейскую форму) — весьма милые и добродушные люди, которые превыше всего в жизни ценят хорошую шутку. В частности, хозяин лавки наверняка заметил мою иронию по поводу его шляп, но даже и не вздумал обижаться. Более того, похоже, он и сам относился к ним с юмором: пропуская меня в дверях, он бросил взгляд на гору своей продукции и рассмеялся.

Итак, я нежданно-негаданно попал на турецкую шляпную фабрику. Внутри я увидел двух мастеров, которые сидели на полу, скрестив ноги. Это, кстати, был единственный признак их национальной принадлежности, во всем остальном они выглядели совершенно по-европейски. Я отметил, что они — как законопослушные граждане нового государства — одеты в прекрасные новые костюмы, сшитые по лучшим европейским образцам.

Мастера старательно мяли и отбивали войлок. А хозяин, которому явно польстил мой интерес к производству, с гордостью демонстрировал примитивные, работающие на пару механизмы.

— Так это и есть промышленность новой Турции? — спросил я.

— О нет, — поспешил вмешаться Хассан. — Эта лавка функционировала и раньше — поставляла головные уборы для танцующих дервишей… ну, знаете, такие высокие фетровые шапки. Когда дервишей изгнали, они остались без работы. И что им оставалось делать? Эти люди сказали себе: «Раньше мы делали отличные шапки для дервишей. Почему бы теперь немного не поменять форму и не производить отличные шляпы для фермеров? Сейчас, когда фески оказались под запретом, это может стать неплохим бизнесом».

От своих собеседников я узнал, что высокая конусообразная шапка дервиша — а она достигает в высоту почти фута — называется кулах.Мевлеви утверждали, что давным-давно, еще до того, как возник материальный мир, существовал мир духа, в котором душа Мухаммада обитала в виде света. Создатель взял ее и поместил в драгоценную вазу, тоже сделанную из света. Так вот, эта ваза как раз и имела форму кулаха.

Я поинтересовался у одного из шляпников, верит ли он — человек, из-под чьих рук вышло множество кулахов, — в эту историю. В ответ тот лишь рассмеялся:

— Нам не полагается задумываться о таких вещах.

Тогда я задал вопрос, что легче производить — шапки для дервишей или шляпы для верноподданных Кемаля.

— Никакого сравнения, — уверенно отвечал мастер. — Дервишская шапка — это произведение искусства, а нынешние шляпы обычный ширпотреб. Их можно штамповать сотнями.

И он пренебрежительно махнул рукой в сторону товара, сваленного перед лавкой.

— А это прибыльно? — не унимался я.

Шляпник лишь покивал с улыбкой, как бы говоря: в этом мире все в порядке.

Уже на улице, распростившись с гостеприимными хозяевами, я поинтересовался у Хассана, куда подевались фески старой Турции.

— Их уничтожили, — последовал лаконичный ответ.

Я видел: вопрос нисколько не интересовал моего провожатого. Бесполезно было ему доказывать, что многие старики припрятали свои фески и бережно хранят их по сей день — как напоминание о тех днях, когда Турция была Турцией, а гарем гаремом.

— Если б это соответствовало истине, то против них давно бы придумали законы.

С подобной логикой не поспоришь, однако мне не хотелось сдаваться.

— Но скажите честно, положа руку на сердце, неужели вам действительно нравится носить шляпу вместо фески?

— Нам нравится носить то, что велит Кемаль Ататюрк, — не задумываясь, ответил Хассан, и в воздухе снова запахло национальным гимном, который неизменно сопровождает любое упоминание имени президента.