От иммигранта к изобретателю

Несколько месяцев спустя после моей сделки с Грином я был приглашен в Берлин для переговоров относительно моего телефонного изобретения и торгового соглашения с знаменитой фирмой Сименса и Гальске. Она была основана Вернером фон Сименсом, с которым я встречался пятнадцать лет назад благодаря рекомендации моего учителя фон Гельмгольца. Во время переговоров, продолжавшихся целый месяц, я виделся с директорами этой корпорации почти ежедневно на конференциях, длившихся не менее часа и очень часто несколько часов. При этом подробно обсуждалась каждая деталь моего изобретения как с чисто научной, так и с технической стороны, его отношение к ранним сообщениям о нем, его юридическое оформление, как это определено немецкими патентными законами, И наконец, была подробно рассмотрена и окончательно определена финансовая сторона. При этом не было ни торговли, ничего такого, что могло бы казаться само собою разумеющимся. В противоположность нашим американским правилам, переговоры велись непосредственно между изобретателем и научными экспертами. Адвокатам почти нечего было делать, и они говорили только тогда, когда научные эксперты нуждались в их мнениях. Когда я вспоминаю мои переговоры с Американской телефонной и телеграфной компанией, я кроме адвокатов не вижу никого. В переговорах с фирмой Сименс и Гальске фигурировали лишь научные специалисты. В переговорах с Маркони-Компани участвовал один Грин. В конце берлинских конференций и переговоров я был полностью убежден, что я что-то сделал. Я понял свое изобретение лучше, чем я его понимал до этого, и был полностью уверен, что научные консультанты Сименс и Гальске понимали его также хорошо. Их популярные описания моего изобретения были даже лучше моих собственных. Они также дали ему новое наименование, назвав телефонные провода, в которых применялось изобретение «pupinizierte Linien». Французы последовали этому примеру и назвали их «les lignes pupinizées». Эти два новых слова, вычеканенных в честь меня, будут жить, пока живет изобретение, и пока еще не видно, что оно вскоре будет превзойдено другим изобретателем. Его простота и эффективность дают ему большую жизненную силу.

После окончания моих переговоров в Берлине инженеры Сименс и Гальске повезли меня в Вену, чтобы представить высшим чиновникам Австрийского императорского кабинета, руководившим судьбой телефонной сети в Австрийской Империи. Они были рады, как они говорили, встретить уроженца Баната, бывшего подданного Австрии, сделавшего такое важное изобретение, и заявили мне, что их политика по отношению к нему будет руководиться исключительно решением берлинских экспертов. Вена, казалось, не имела собственного ума, и за нее, думали берлинские эксперты. Я гордился тем, что берлинские специалисты, заправлявшие делами Австрийской Империи, были рады провести со мной целый месяц в ежедневных конференциях, желая узнать от меня всё, что они только могли. Я не мог не воскликнуть:

— О, как я счастлив, что я в моей ранней юности убежал из этой обреченной на умирание империи и приехал в страну возможностей, где каждый человек думает своей головой и сам распоряжается своей судьбой.

В те времена Германия была так сильна, что она, не стесняясь, вершила судьбами как Австрии, так и Турции, не сознавая того, что она носилась с двумя трупами, которые не могли быть оживлены даже совместными усилиями всех молодых и сильных наций, как Соединенные Цтаты Америки и объединенная Германия.

Перед возвращением в Соединенные Штаты я посетил моих сестер в Банате. Одна из них жила в Идворе. В августе, во время этого визита, я обедал в одно из воскресений в ее саду, окруженном высокой оградой. Недалеко от него, на сельском лугу, юноши и девушки Идвора танцевали коло. Вдруг кто-то постучал в ворота сада. У ворот стоял всадник, держа в одной руке повод лошади, покрытой пеной, в другой — телеграмму, которую он спешно привез с телеграфной станции, находившейся в другом селе, в пяти милях от Идвора. Мое родное село не имело ни телефонной, ни телеграфной линии, несмотря на то, что я, его сын, в Соединенных Штатах Америки работал не покладая рук, чтобы соединить всех людей телефоном. Телеграмма была послана мне моим поверенным, сообщившим, что за день до этого мои последние бумаги были вручены Маркони-Компани и чек на еще неуплаченную сумму был в его руках. «Приятное известие», сказал я себе и дал всаднику десять флоринов чаевых. Волынщик и танцоры прекратили свое веселье, увидев десятифлориновую бумажку в руке всадника. Они слушали его, как он хвалился тем, что вручил мне телеграмму из Америки. К воротам сада собралась удивленная толпа, и старшие крестьяне, ходившие когда-то со мной в сельскую школу, спросили меня, действительно ли телеграмма была из Америки. Когда я подтвердил и сказал, что она была послана в то же самое утро, они подозрительно переглянулись, подмигивая друг другу, как бы советуя быть настороже, иначе я одурачу их американскими сказками. Тогда самый старший из них обратился ко мне со следующими словами: