На протяжении всего колониального периода индийский капитал мог получать стабильные прибыли, несмотря на то что значительная часть доходов оставалась в руках английских партнеров. Эта ситуация была прекрасно описана еще Марксом. По его словам, «две нации могут обмениваться согласно закону прибыли таким образом, что обе получают прибыль, но одна из них постоянно обделяется»[913]
. Развивая эту мысль, он пишет: «из того, что прибыль может бытьРазумеется, деградировавшее общество не могло создать сильного спроса на товары и услуги, производимые индийским капиталом. «Поскольку индийский внутренний рынок находился в состоянии депрессии, для предпринимателей оказывалось непросто реализовать прибавочный продукт, который они могли столь дешево извлечь из труда крестьян и других работников. Однако уже в 1820-е годы начали открываться новые внешние рынки — в Китае, Цейлоне, в Европе»[915]
. Деградация внутреннего рынка оборачивалась дешевизной товаров на внешних рынках и соответственно — конкурентным преимуществом индийской буржуазии. Подобное положение дел не только привязывало местную буржуазию к империи и до поры неразделимому с ней мировому рынку, но и превращало индийский капитал в силу, непосредственно заинтересованную в укреплении и росте Британской империи. Чем меньше был вклад местного капитала в формирование и развитие внутреннего рынка, чем более традиционалистским становилось общество, чем менее активно происходила затем модернизация Индии, тем более прочной была эта заинтересованность в империи и ее рынках, тем более «глобалистской» по своей идеологии оказывалась буржуазия[916]. «Если с точки зрения капитала смысл системы состоит в накоплении, защите прав собственности и получении связанных с ней социальных привилегий, Индия середины XIX века может считаться одним из наиболее успешных капиталистических обществ. Уровень прибыли в ее экономике был чрезвычайно высок, гораздо выше, чем на „развитом“ Западе, к которому колониальное государство, периодически испытывавшее нужду в деньгах, вынуждено было обращаться за кредитом, ибо сделать на месте это было слишком дорого»[917]. В политическом плане сложившийся режим тоже вполне устраивал поднимающуюся буржуазию: «жесткая социальная иерархия, закрепленная в юридически оформленной кастовой системе, воспроизводилась автоматически при слабой конкуренции низов; а с другой стороны, элиты могли легко обосновать свое право на привилегии ссылками на культурное превосходство, а также жертвуя деньги на социально-значимые цели (литературу и образование, храмы и благотворительность). Требовалось немного. Редко, где в истории мы найдем пример, когда капитал и собственность доставляли своим обладателям столь блистательное положение и престиж так просто, как это было Южной Азии в Викторианскую эпоху»[918].Азиатское государство, формировавшееся на основе колониализма, было не просто капиталистическим, оно оказалось ультракапиталистическим: «когда власть Компании соединила в одной структуре „султанизм“ и капитализм, частная корпорация превратилась в Султана, а государство в собственность фирмы (или точнее консорциума британских и индийских фирм), когда окрестьянивание и традиционализация общества свели к минимуму конкуренцию трудящихся масс и общин с верхами и способность низов к сопротивлению, стало гораздо более рациональным с экономической точки зрения поддерживать воспроизводство и накопление капитала при помощи принуждения, сокращая до минимума средства, выделяемые на воспроизводство труда, чем тратить средства на инвестиции, зачастую рискованные. Логика внутреннего развития азиатского капитализма в данном случае полностью совпадала с логикой капитализма, и обе вели общество к слаборазвитости»[919]
.