От империй — к империализму

Гегемония США предполагала провозглашенную, но не осознанную ответственность за весь мир (в отличие от викторианской Британии, где мы имеем дело с осознанной, но не провозглашенной глобальной ответственностью). В этом смысле американская мировая держава, возникшая после 1945 года, представляет собой, по выражению ряда авторов, «организованное лицемерие» (organized hypocrisy) или «империю, которая сама себя отрицает» (Empire in denial)[1250].

Ключевым фактором успеха оказывалась способность США эффективно мобилизовать собственные и международные ресурсы для решения глобальных задач капиталистической реконструкции. При этом очень важно, что Америка, несмотря на декларируемую ее лидерами идеологию свободного рынка, стала гегемоном именно в эпоху регулируемого капитализма и, в значительной мере, в процессе формирования этой регулируемой экономики. Способность идеологического аппарата американской элиты представить достижения государства в виде достижений свободного рынка является одним из главных секретов успеха. Так, Интернет и другие информационные технологии, разработанные военно-промышленным комплексом на деньги налогоплательщика США, предъявлялись обществу и миру как доказательство жизнеспособности частной рыночной инициативы. Впрочем, нельзя видеть здесь одно лишь лицемерие. Американская экономика, в том виде, в каком она сложилась к концу XX века, действительно является рыночной, но лишь в том смысле, что вся мощь государства и все его структуры регулирования и управления направлены на поддержку частного интереса корпораций и рынка.

На протяжении послевоенного периода система американской гегемонии продемонстрировала свою силу, выдержав и выиграв противоборство с Советским Союзом, восстановив экономическую жизнь и создав потребительское общество в Западной Европе и Японии, подавив революции в Латинской Америке, подорвав глобальные позиции левых сил и рабочего движения, которые могли представлять угрозу для капитала в период 1940-1960-х годов. Выдержала система и молодежные бунты новых левых в конце 1960-х, контркультурные движения и вызов исламского фундаментализма, заполнившего вакуум на Востоке после краха левых сил. Однако как и всякая успешная система, американская гегемония вынуждена иметь дело не только со внешними вызовами, но и с последствиями своих собственных успехов, с новыми непредвиденными ситуациями, созданными ею самой.

НЕОЛИБЕРАЛИЗМ

Крушение Советского Союза не просто превратило Соединенные Штаты в единственную глобальную сверхдержаву, но и устранило политический вызов капитализму, существовавший на глобальном уровне. Строго говоря, советская модель перестала быть привлекательной в качестве системной альтернативы для трудящихся Запада уже к концу 1960-х годов, если не ранее. Но в течение некоторого времени соперничество двух систем оставляло свободное политическое и идеологическое пространство, допускавшее возникновение новых альтернатив, быть может не столь глобальных и радикальных, но, порой, куда более привлекательных, начиная от всевозможных версий «демократического социализма» и «третьего пути» до народно-революционных экспериментов по образцу китайской революции. В условиях «холодной войны» реформистское крыло рабочего движения добилось серьезных успехов в Западной Европе, заставив капитал пересмотреть отношения с миром труда в пользу последнего. Однако деградация и последующий крах советской системы сопровождались растущим стремлением капитала пересмотреть сложившийся социальный контракт.

Кейнсианский период 1950–1973 годов был самым успешным за всю историю капитализма. При росте мирового населения на 2 % в год средний доход на душу населения увеличился на 3 % в год, что «представляло собой самые высокие темпы роста в истории человечества»[1251]. Однако к середине 1970-х годов темпы роста начали понемногу снижаться, доказывая, что потребительское общество, сложившееся в послевоенном западном мире, тоже имеет границы развития.