От каждого – по таланту, каждому – по судьбе

А Бухарин, между тем, так разъяснил писателям суть их нового метода: «Социалистический реализм отличается от простого реализма тем, что он в центр внимания неизбежно ставит изображение строительства социализма, борьбы пролетариата, нового человека и всех многосложнейших “связей и опосредований” великого исторического процесса современности».

Вот Вам, Алексей Максимович, и «широкий простор для всех стилей!»

И далее: по сути социалистический реализм – это романтический реализм.

Наконец, главное: «социалистический реализм антииндивидуалистичен», т.е. литература теперь имеет полное право вообще забыть о человеке. Человек отныне станет одним из «механизмов», «винтиков» либо процесса коллективизации, либо индустриализации, либо человек может надеть форму гэпэушника и разоблачать «врагов народа». Более советскому человеку, согласно горьковскому методу, заниматься нечем. Не любовью же, на самом деле!

* * * * *

К большевизму Горький пришел через литературу и свое собственное толкование исторического процесса. История, что он хорошо усвоил, развивается, благодаря борьбе классов. Рабочий класс должна цементировать партия, а во главе партии, само собой, стоит ее лидер, т.е. вождь. Понятно поэтому, что иного пути, кроме как в лагерь большевиков, у пролетарского писателя не было.

Еще в 1901 г. народник П.Ф. Якубович-Мельшин заметил, что Горький окончательно «заразился марксизмом». А уже в 1903 г. он – большевик и деятельный участник большевистского подполья.

Став большевиком, Горький как будто «озверин» принял: сразу стал жестким, злым и нетерпимым. Только немедленное свержение самодержавия, на иное он был не согласен. Он жаждал действия. Будучи в 1906 г. в США, Горький в одном из многочисленных интервью буквально зарыдал от нетерпения: «Нужно свергнуть царя! Теперь! Теперь! Теперь! Помогите нам деньгами и материальными ресурсами – кровь мы (он хотел сказать: они. – С.Р.) пожертвуем сами».

И еще большевизм мгновенно излечил писателя от потаенной его любви к русской интеллигенции – он всегда тянулся к ней, мечтая в душе, чтобы и она считала его своим. Теперь всё: отныне и навсегда интеллигенция – злейший враг Горького.

В январе 1905 г. он пишет Е.П. Пешковой: «Итак, началась русская революция, мой друг, с чем тебя искренне и серьезно поздравляю… Убитые да не смущают – история перекрашивается в новые цвета только кровью». Пишет и тут же забывает. А помнил бы эти свои слова Горький в самом конце 1917 г., глядишь, и не поссорился бы с Лениным, раздразнив того своими «Несвоевременны-ми мыслями»: чего это вдруг убиенные его впечатлять стали – история ведь «перекрашивается только кровью»…

Кстати, с Лениным Горький познакомился еще в 1906 г. на о. Капри. И тут же подпал под его влияние. С ним было легко. Можно было перестать метаться между различными идейными концепциями и избавиться, наконец, от политического тика. Но к Горькому ездили многие. С каждым он говорил, спорил. А когда наведывались оппоненты Ленина, то они с легкостью переубеждали писателя и перенастраивали его эмоции на свои мелодии. Именно так случилось в 1909 г., когда Горького ненадолго увлекли идеи «богостроительства». На сей раз повлияли его беседы с А.А. Богдановым и А.В. Луначарским.

Ленин же незамедлительно взъярился, обругал и саму эту идею, да и Горького заодно. Писатель обиделся, сел за стол и написал будущему вождю: «Порою мне кажется, что всякий человек для Вас – не более, как флейта, на коей Вы разыгрываете ту или иную любезную Вам мелодию, и что Вы оцениваете каждую индивидуальность с точки зрения ее пригодности для Вас – для осуществления Ваших целей, мнений, задач…» Отношения прервались на пять лет.

Итак, Горький был нетерпелив. Еще в 1905 г. он надеялся на ликвидацию монархии, а уже в 1906 г. был уверен, что вот-вот человечество осчастливит и «всемирная революция».

А что в России заменит ликвидированный монархизм? Горький отвечал уверенно: «рабочая демократия». Если Н.А. Бердяев считал, что государственность российскую цементирует «идея царя», не будь этой идеи, российское государство немедленно рассыплется на множество кусков и начнется анархия, то Горький был уверен, что практически безграмотную Россию способны цементировать только «разум и культура». Начитанность, как видим, мудрость заменить не в состоянии.

Революцию, пока он не познакомился с нею в 1917 г. поближе, Горький любил самозабвенно, как книгу или женщину. Он считал революцию столь же «строго законным и благостным явлением жизни, как судороги младенца во чреве матери».