От каждого – по таланту, каждому – по судьбе

… Кстати, об Ахматовой. В 1940 г. Фадеев был среди тех, кто выдвинул ее сборник «Из шести книг» на Сталинскую премию, а в 1946 г. – с теми, кто вслед за А.А. Ждановым втаптывал ее в грязь. Все это Ахматова прекрасно знала. Но сын ее в лагере, а Фадеев очень влиятелен. И хотя в 1956 г. он уже был «за штатом», авторитет в определенных кругах сохранил. И это знала Ахматова. Поэтому она в феврале 1956 г. пишет Фадееву в больницу, прося его повлиять на «ускоренное рассмотрение дела ее сына».

2 марта 1956 г. Фадеев пишет Генеральному прокурору: «При разбирательстве дела Л.Н. Гумилева необходимо также учесть, что (несмотря на то, что ему было всего девять лет, когда его отца Н. Гумилева уже не стало) он, Лев Гумилев, как сын Н. Гумилева и А. Ахматовой, всегда мог представить «удобный» материал для всех карьеристских и враждебных элементов для возведения на него любых обвинений».

Уже через несколько дней Ахматова узнала, что дело ее сына решается. Она вновь пишет Фадееву: «… Вы были так добры, так отзывчивы, как никто в эти страшные годы… Мне кажется, что я семь лет стою над открытой могилой, где корчится мой еще живой сын. Простите меня».

Хлопотал Фадеев о жилье и пенсии для Ахматовой, хотя в печать ее стихи не пускал. Ахматова после саморасстрела Фадеева сказала: «Я Фадеева не имею права судить». И еще одни слова Ахматовой вспомнила Л.К. Чуковская: «В отличие от Софронова, Бубеннова, Сурова, которые всегда были – нелюдь, Фадеев был когда-то человек и даже писатель».

По воспоминаниям О. Ивинской, Борис Пастернак недолюбливал Фадеева, да и тот не очень-то жаловал поэта, хотя стихи его очень любил и, выпив, любил читать их вслух. Да и откровенничать почему-то принимался именно с Пастернаком, а тот обижался, думая, что это – провокация. А то была типичная пьяная русская слезливость.

Сам Пастернак сказал однажды: «Фадеев лично ко мне хорошо относился, но если ему велят меня четвертовать, он добросовестно это выполнит и бодро об этом отрапортует, хотя потом, когда снова напьется, будет говорить, что ему меня жаль и что я был очень хорошим человеком».

Когда прощались с Фадеевым в Колонном зале Дома Союзов, Пастернак остановился у изголовья гроба и так, чтобы было слышно, сказал: «Александр Александрович себя реабилитировал»! Низко поклонился и вышел.

А вскоре написал стихотворение «Культ личности». Там есть строки, прямо касающиеся судьбы Фадеева:

Культ личности забросан грязью,
Но на сороковом году
Культ зла и культ однообразья
Еще по-прежнему в ходу.

И каждый день приносит тупо

Так, что и вправду невтерпеж,
Фотографические группы
Одних свиноподобных рож.

И видно, также культ мещанства

Еще по-прежнему в чести,
Так что стреляются от пьянства,
Не в силах этого снести.

Да, Фадеев был типично русским грешником: сначала портил людям жизнь, правда чаще всего по команде «сверху», затем, напиваясь, вымаливал прощение. Но, как точно заметил В.Г. Боборыкин, «всё, что таким образом совершалось им “потом”, ни в коей мере не искупало ущерба, который нанес он литературе. И он несомненно преувеличивал значение своих гласных и негласных покаяний, как это часто бывает с “большими людьми”, убежденными, что одного их признания ошибок, которое нелегко им далось, достаточно, чтобы, так сказать, “закрыть тему”».

Не получается.

* * * * *

Теперь – о главном для Фадеева: о его чиновничьем служении советской литературе. Этому делу он отдал тридцать лет жизни.

… В декабре 1922 г. в редакции «Молодой гвардии» собрались члены разных литературных групп. Решили сжать свои силы в кулак – объединиться. Объединению своему название подобрали нестандартное – «Октябрь». Доложили в ЦК. Там одобрили. В 1923 г. они же основали Московскую ассоциацию пролетарских писателей. Стали издавать свой журнал «На посту». Так проклюнулась на свет Божий одно из гнусных откровений большевизма – Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП). Никакой пользы от нее не было – сплошной вред.

Дурь была заложена уже в самом названии, ибо как не было никакой «буржуазной литературы», так не было и быть не могло «пролетарской». Это был чисто демагогический ход, которым впоследствии пользовались в самых неблаговидных целях, выясняя (когда надо было кого-то затоптать) пролетарский ли он писатель или, как говаривал Глеб Жеглов, «так, погулять вышел». «Проле-тарскими», само собой, были самые беспардонные и нахрапистые. И самый первый «пролетарий пера» – Леопольд Авербах (племянник Я.М. Свердлова), а уж вторым номером значился Александр Фадеев.